Я ничего не хочу.
Только одного — чтобы эта грязь покинула мое тело.
Но, кажется, та въелась даже в мозги.
«За что все это? За что? Неужели, когда-то произошедшее уйдет и перестанет быть для меня навязчивым кошмаром? Это невозможно»
От мыслей, что мне придется однажды встретиться с Бобби лицом к лицу, в суде или на улице — не важно, меня захлестывают ледяной страх, жгучий стыд, печаль, горечь, растерянность. Горло сдавливает цепкими щупальцами паники. «Нет, нет, нет, только не это. Я не хочу. Не могу. Пожалуйста, нет».
Слезы льются градом, смешиваясь с водой и утекая в сливное отверстие.
И я продолжаю раздирать ногтями свою кожу, ожесточенно скоблить в попытке смыть позор, о котором знает, наверное, каждый прохожий в этом чертовом городе. Умом понимаю, что стыдно должно быть не мне, а этому моральному уроду, но ничего с собой поделать не могу. Мне плохо. И больше не хочется жить. Не хочется быть собой, хочется кем-то другим…
— Элис. Стой, стой, девочка, не надо так. — Сильные руки женщины перехватывают мои пальцы. — Тсс… Вот так.
Не боясь промокнуть, Лилиан прижимает меня к себе, и я застываю в ужасе, потому что понимаю, что боюсь теперь любых прикосновений, но вскрикнуть не смею. Поэтому молчу и дрожу.
— Всё пройдет. Скоро всё пройдет. — Обещает она, выключая воду свободной рукой.
Гладит меня по спине, и мы стоим вдвоем, обнявшись, посреди мокрой душевой.
— Вот, держи. — Оборачивает вокруг меня мягкое полотенце. — Тебе нужно согреться.
Женщина бережно вытирает с меня капли воды, а я обнимаю себя руками и трясусь. Громко стучу зубами. Один взгляд на свое тело повергает меня в дикий ужас — синяки, они повсюду. Растекаются многочисленными фиолетово-бурыми пятнами по матово молочной коже и выглядят как злобные кляксы, напоминающие о минутах, растянувшихся однажды в дикую вечность.
— Не понимаю. — Дрожу, зажмуриваясь. — Не понимаю, как так вышло. Почему… Как я позволила этому случиться?
— Тише, Элис, это не твоя вина. Просто бывают такие люди. — Утешает меня Лилиан.
— Я… — громко всхлипываю. — Я должна была сопротивляться!
— Ты сопротивлялась. — Она подсушивает полотенцем кончики моих волос. — Ты очень сильная девушка, и тебе повезло остаться в живых, а это самое главное. Вот увидишь, все раны заживут, и со временем все забудется. Будешь счастлива, любима, выйдешь замуж, родишь мужу несколько малышей.
— Нет!
Для меня ее слова, точно издевка. Ничего из того, что говорит Лилиан уже не сбудется, потому что я не могу, не хочу…
— Обязательно все так и будет. Просто нужно время.
Она помогает мне надеть обувь, больничную ночную рубаху и провожает к постели. Ложусь. Заботливо, как мама, которой у меня нет, она раскладывает мокрые пряди моих волос по подушке, укрывает одеялом. Садится рядом и, неловко покашливая, расправляет складки на своей форме.
— Хочешь позавтракать?
— Нет. — Из последних сил мотаю головой.
Этот ужас никогда не закончится. Меня бьет такая сильная дрожь, что, кажется, кровать ходит ходуном. Я закрываю глаза и мечтаю, что, когда их открою, время вернется назад, а мне удастся снова стать беззаботной девчонкой, не ведающей о силе и глубине людской жестокости.
— Тогда я, пожалуй, знаю, чем тебя порадовать. — Эти слова заставляют меня распахнуть веки. «Она что, издевается?». Но Лилиан робко улыбается и смотрит на часы. — Знаю, что еще рано для посещений, но я видела, что твои друзья уже пришли. Хочешь их видеть?
Я тяжело вздыхаю:
— Нет.
— Они ждут чуть ли не с рассвета.
— Не знаю…
Ее лицо расплывается в доброй улыбке.
— Кого из них позвать? Твой отец не говорил, кто именно из них твой… С кем ты… — Она прикусывает губу. — Я и сама не поняла, они оба… такие…
Решаюсь ей помочь:
— Ни с кем из них. Мы просто друзья.
Она с пониманием кивает.
— Так бывает, но все же… Скажи, и я…
— Пусть оба войдут.
Лишь бы закончить этот бессмысленный разговор.
Женщина уходит, и через минуту в палате появляются Майки и Джимми. Они врываются ко мне, словно ветер, так же порывисто и шумно. В их глазах смятение, радость от встречи, боль, нежность, преданность и что-то еще, чему я сразу не могу дать определения.
Они оба какие-то не такие. Немного дерганые, колючие, не усидчивые. Даже когда садятся по обе стороны от кровати, продолжают странно переглядываться и нервно улыбаться.
— Все хорошо? — Интересуюсь я, когда за Лилиан закрывается дверь.
— Да. — Глаза Джимми блестят. — Лучше скажи, как ты сама?
Застываю. Не знаю, почему, но его слова ножом впиваются в грудь. «Как я?» Что это значит? Наверное, я выгляжу безнадежно-потерянной и вместе с тем почти безумной, потому что он тут же осекается и хватает меня за руку.
Я привычно вздрагиваю, но руки не вырываю. «Это нормально. Люди касаются друг друга. Так и должно быть».
— Медсестра сказала, что ты ничего не ешь. — Тихо произносит Майкл.
Перевожу на него взгляд.
— Не хочется. — Говорю надломлено.
Меня охватывает тихое облегчение. Я ужасно боялась, что они будут смотреть на меня, как на экспонат в музее. Или, хуже того, станут глядеть с отвращением. Или с жалостью. Мне просто хотелось, чтобы кто-то понял мое состояние. Хотя сама, кажется, до сих пор не понимала, что чувствую.
Мне хотелось, чтобы за всеми этими синяками и грязью они просто видели меня.
— Тебе нужно сделать усилие и поесть. — Майки кладет свою руку поверх моей.
Его ладонь теплая и сильная. Я напрягаюсь, но вырываться не хочется.
— Ужасно хочется забрать тебя отсюда домой. — Добавляет он.
Его взгляд обнимает меня так ласково и крепко, будто хочет удержать над пропастью, в которую я готова была ступить, чтобы сбежать от своей боли. Он словно чувствует это. И мне хочется ему довериться. Такой, как Майкл, точно удержит, не даст в обиду. Ему хватит сил, чтобы удержать над бездной даже нас двоих.
— Я… — Говорит Джимми, хрипло вздыхая. — Я… Мы скучали по тебе.
Поворачиваюсь к нему и признаюсь:
— Я тоже.
Ведь, глядя на них, я с облегчением вспоминаю, как нам троим было хорошо вместе. Чувствую себя той самой Элли, какой была до всего этого.
— А… — разглядываю его с интересом, — а почему на тебе футболка Майка?
Его зрачки расширяются. Он на секунду теряется, оглядывая свой внешний вид с изумлением, а потом хмурится:
— Да… Не бери в голову, мы… в общем, просто махнулись.
