К черту трусы. Я возвращаюсь в постель. Целую ее заспанную. Глажу теплую кожу прохладными ладонями и наслаждаюсь тем, как на ней рождаются тысячи мурашек. Мы занимаемся любовью медленно, без единого звука. Никуда не торопясь.
Зарываюсь в ее волосы, вбираю в себя ее дрожь. Мы дышим в унисон. Я вдыхаю ее всю с невероятным счастьем. Нас накрывает треском электричества и горячими волнами. Мы умираем, налетая друг на друга, касаемся, тремся руками, ногами, плечами, притягиваемся точно магниты и снова оживаем. Раскачиваемся, крутимся, подлетаем в воздух и снова приземляемся на грешную землю. Ненасытно, жадно, больно. Мы пожираем друг друга. Таем. Не слышим ничего вокруг. Переживаем землетрясение.
А потом долго валяемся на мятых простынях, обнявшись и переплетя наши ноги и руки.
— Нужно оставить все дела поверенному и уехать отсюда. — Говорит Элли, рисуя пальцем завитушки на моем животе.
Эти движения меня возбуждают. Снова.
— Так и сделаем. — Отвечаю.
— Мы выросли из этой дружбы, из этого дома и этого города. Нас здесь больше ничего не держит.
— Прощаемся без сожалений, — улыбаюсь я.
Элли встает, убирает волосы в хвост, надевает короткий красный сарафан. Ее грациозными движениями можно любоваться бесконечно, что я и делаю, ленясь подниматься с постели.
— Я — страшный сон твоей матери. — Смеется она, выглядывая в окно.
— Для нее любая девушка потенциальная соперница. Просто она очень зациклена на мне.
Элли приветственно машет кому-то. Значит, матушка уже на своем посту — у окна.
— Главное, не стать такой же наседкой с собственными детьми. — Цедит она сквозь зубы, натужно улыбаясь моей маме.
Спешит отойти от окна. Ее передергивает.
— Хорошо, что ты так спокойно на все это реагируешь.
— Мне просто насрать. Ее ведь не исправишь. У всех свои тараканы. — Она пожимает плечами. — Позавтракаем, мистер Салливан?
Одаривает меня многозначительным взглядом.
— Я бы предпочел не покидать постели в свой медовый месяц. — Вижу, как ползут вверх ее брови, и смеюсь: — Но если вы настаиваете, миссис Салливан, то завтрак тоже сойдет.
Мы идем на кухню, готовим, затем едим вместе. Элли приносит с чердака и из кабинета отца старые вещи и документы, мы долго раскладываем их, сортируем. Пересматриваем старые фотографии, вспоминаем, какими юными и забавными были. Корчим друг другу рожи, выпучиваем глаза, смеемся, толкаемся. А потом жена случайно находит письмо, вложенное в записную книжку, в котором ее отец винится в том, что проник ночью в палату к Бобби и сделал ему смертельную инъекцию. Он просит в нем прощения и напоминает о том, что каждый поступок имеет свои последствия, и его болезнь тому доказательство — она как кара за совершенное им возмездие.
И мы застываем в ошеломлении, а потом торопливо сжигаем пожелтевший клочок бумаги. И плачем. Элли ревет, а я, дрожа от нахлынувших воспоминаний, обнимаю и пытаюсь ее успокоить. Сидя на полу в гостиной среди разбросанных кругом бумаг, мы снова и снова переживаем все произошедшее. Она — снова беззащитная девчонка с поруганной честью, а я мальчишка, винящий себя в том, что не смог ее защитить.
Клянусь, я почти ощущаю едкий запах его крови на своих руках. Чувствую, как давит кусок железа, продетый сквозь пальцы, слышу, как ломаются кости черепа Бобби, как они противно хрустят под костяшками моих пальцев. Мне дурно и страшно. Опять пахнет землей и болотной тиной. Я вижу ту яму, в которую мы зарыли улики нашего преступления. И мне снова становится страшно, что кто-то однажды найдет ее. Как нашел бы я. Даже в темноте и с закрытыми глазами. Как ищейка — по одному только запаху запекшейся крови, оставшейся на немых свидетелях моего зверства.
Отвлекает нас от тяжелых дум звонок в дверь.
— Я открою. — Говорю жене.
Усаживаю ее на диван. Элли кивает, вздрагивая и размазывая слезы по щекам.
Поправляю прическу, небрежно повозив пальцами по шевелюре, отдергиваю футболку и спешу к двери. На пороге странная дама: худая, черноглазая, с надутыми и чересчур напомаженными губами. Она определенно кажется мне знакомой, даже и не знаю почему. Но вспомнить ее не могу.
— Добрый день, — тянет руку в бархатной перчатке.
Пожимаю.
— И вам всего хорошего. Чем могу?
— Вы должно быть… — она расплывается в улыбке. — Распорядитель?
— Э… нет.
— Коллега покойного? Сосед?
Бросаю взгляд на дом напротив и пожимаю плечами:
— И да, и нет. Меня зовут Майкл, я…
Женщина бесцеремонно отодвигает меня плечом и проходит в дом:
— Замечательно.
— Подождите, а вы кто?
— Меня зовут Сильвия, я — хозяйка этого дома.
Закрываю дверь и направляюсь следом за незнакомкой.
— Что, простите?
— Вы можете быть свободны, Майкл. Спасибо, что присмотрели за домом. Жаль, я не успела к похоронам, но, думаю, ничего интересного не пропустила.
Вижу, как Элли поднимается с дивана, и женщина замирает в нерешительности. Звонкое цоканье каблучков по паркету обрывается, сменяясь наигранным вздохом. Сильвия прижимает сумочку к груди:
— Элис!
— М… мама? — Лицо жены вытягивается.
Женщина бросается к ней и крепко сжимает в объятиях:
— Как ты выросла! Какая красавица! — Она отстраняется и оглядывает ее с ног до головы. — Ничего себе, я с трудом тебя узнала.
Элли кивает. Она все еще стоит с поднятыми руками, не зная, как стоит реагировать на появление в доме родственницы.
— Прошло много лет. — Тихо произносит она, принимая отстраненный, холодный вид и выпрямляя спину. — Мы долго не виделись.
— Какая утрата, да? Мне так жаль твоего папочку! — Незваная гостья взглядом бывалой хищницы окидывает убранство дома. — Он слишком много работал, это его и сгубило.
— У него был рак. Четвертая стадия. — Сухо говорит Элли.
Костяшки ее пальцев белеют от напряжения.
— Вот я и говорю. — Улыбается женщина. — Слишком много работы.
— Хотите кофе? — Предлагаю я ей. — Или, может, чай? Или чего-нибудь покрепче?
Она оборачивается и смеряет меня надменным взглядом:
— Кто вы? Вы так и не сказали.
Учтиво улыбаюсь:
— Майкл Салливан. Муж вашей дочери.
Глаза женщины округляются в изумлении. Она снова прижимает сумочку к груди.
Через двадцать минут мы сидим в столовой. Пьем кофе.
— Очень рада, что ты вышла замуж, дочка. Жаль, не получила от тебя приглашения на свадьбу, иначе бы обязательно приехала.
