Джеймс
В этом районе всегда шумно по вечерам. А еще темно, как в самой темной дыре на свете. Ни одного чертового фонаря — здесь о них как будто и не слышали. Единственное освещенное место — бар, в котором собираются все пьянчуги с округи. Сегодня, как и всегда, там будет не протолкнуться.
Подхожу ближе. Здание представляет собой одноэтажную хибару с покосившейся дверью и огромной вывеской «Бар у Эдди». Возле входа пританцовывают от холода местные шлюхи. Они жадно дымят и приглядывают себе клиентов. Не обходят взглядом и меня: я хоть и худой, но для своего возраста довольно рослый.
— Малыш, не хочешь развлечься? — Выдохнув струю дыма, мурлыкает старая шалава с лошадиным лицом. И, выставляя вперед ногу, обтянутую сетчатым чулком, зазывно гладит себя по бедру.
Но, стоит мне выйти из тени, как улыбка на ее густо покрытом косметикой морщинистом лице сменяется кислой миной:
— А, это ты…
— Как дела, Шелли? — Усмехаюсь.
Меня здесь все знают. А еще они все в курсе, что с меня нечего взять — мы бедны, как диванные клопы. И воняем также.
— Все нормально, Джимми. — Она затягивается, демонстрируя длинные ногти с облупившимся по краям маникюром. — Только вот с клиентами тухло, сам видишь.
— Ничего, — будто бы утешаю ее, — еще ведь только начало вечера.
И прячу руки в карманы.
— Кроме шерифова сынка сегодня еще и не было никого. — Вздыхает Шелли, небрежно приваливаясь к стене. Ее юбка шириной с мою ладонь задирается, обнажая край коралловых трусиков. — Парнишка пришел расставаться с девственностью. Большое дело. Видать специально копил, откладывал со школьных завтраков или карманных денег. — Шлюха смеется, отгоняя рукой сизый дым. — Мятые пятерки, замусоленные десятки. Умора! Вывалил все это передо мной и покраснел. — Она закатывает глаза. — Пришлось, как следует, поработать, чтобы расшевелить его дружка. Пока в рот не взяла, он и не проснулся. Забавный мальчишка.
— Ясно. — Прочищаю горло, старательно отгоняя от себя яркие картинки того, как Чарли Андерсон развлекается со старой проституткой на папины деньги. — Я ищу свою мать. Не видела ее?
Шелли тушит бычок о стену и швыряет прямо на землю.
— Малыш, не совался бы ты туда. — Кивает на бар. — Этот ублюдок Джо настоящий псих. Я начинаю переживать за тебя.
— Все будет нормально, Шелли. — Обещаю.
— Не уверена. — Она поправляет титьки, затянутые в блестящий розовый топик, и складывает руки на жирной талии.
— Я тебе говорю.
— В прошлый раз он вышвырнул тебя отсюда пинком под зад, малыш. И выбил твоей матери зуб.
При мысли о возможной встрече с хромым Джо у меня желудок начинает колотить нервной дрожью.
— Просто спрошу, не собирается ли она домой. Ее трое суток уже не было.
Шлюха цокает языком.
— Ну, о’кей. Мое-то какое дело? — Пожимает плечами. — Удачи тебе. — Делает несколько шагов по направлению к своим товаркам и оборачивается. — Если тоже надумаешь…ну, я насчет того, чтобы обкатать твоего жеребца в первый раз, приходи, сделаем в лучшем виде.
— О, спасибо… — Теряюсь я, еще раз оглядывая ее с ног до головы.
Она подмигивает.
— Всего за пол-цены, Джимми, ведь ты такой хороший и сладкий мальчик. Мне даже будет приятно сделать это для тебя.
Отворачивается и выходит под свет вывески. А я толкаю дверь в бар и окунаюсь в запах пота, мочи и чьей-то кислой отрыжки. В баре темно, как в уличном сортире. Свет идет только от барных полок и единственной лампы над потертым бильярдным столом. Посетителей не так много: трое доходяг отхлебывают пиво за столиками, двое трутся возле музыкального автомата, еще один спит, наклонившись на стену.
— Привет, Джимми, — прорывается сквозь музыку голос хозяина заведения.
У меня во рту пересыхает, потому что я боковым зрением уже вижу мою мать, развалившуюся в глубине зала на скамейке. Похоже, она в отключке. Пытаюсь взять себя в руки и дышать глубоко, но грудная клетка сжимается с такой силой, что не получается даже вдохнуть.
— Давно она в таком виде? — Спрашиваю у него.
Эдди наваливается на стойку и смеряет меня полным сочувствия взглядом:
— Пару часов, сынок.
— Я заберу ее.
— Джо просил ее не трогать. — Он выпрямляется и нервно поправляет закатанные до локтей рукава клетчатой рубашки.
— Мне плевать, что он просил. — Сжимаю зубы.
— Не получилось бы как в прошлый раз, Джимми.
— Не получится. Сколько она должна тебе, Эдди?
Он усмехается и качает головой.
— Нисколько, пацан. Это не твоя головная боль, в любом случае. — Хозяин заведения стучит пальцами по стойке. — Самому-то есть, что пожрать?
В этот момент у меня начинает громко урчать в пустом желудке, но в таком шуме никто бы этого и не услышал.
— Все нормально, Эдди.
— Не похоже. — Бросает взгляд на мою грязную футболку, затем на рваные кеды. — Ты ж тощий, как клюка моей бабки.
— Скажешь ему, что она сама ушла, ладно?
Неохотно кивает.
— Разумеется.
И я иду к лавке, на которой воронкой кверху, прислонившись к облезлой стене, дрыхнет моя мать.
— Мам… — Зову, присаживаясь на корточки, и тормошу ее.
Она выглядит настоящей старухой. Поседевшие волосы свалялись, по лицу протянулись сухие морщины, губы обветрились и сильно потрескались. Еще и бледная, как труп.
— Мам… — мне становится страшно.
Сердце сжимается и испуганно жмется к ребрам.
— Мам! — Трясу за плечи, глажу по щекам.
Наконец, ее веки шевелятся. Она щурится, будто от солнечного света. Открывает рот и беззубо улыбается:
— Джеймс…
Меня трясет. Оглядываюсь по сторонам. Если она не в состоянии идти сама, то мне придется туго. Пожалуй, утащить ее на себе будет не по силам.
— Мам, — кладу голову ей на грудь.
От нее пахнет бухлом, потом и травкой. Мне хочется реветь от отчаяния. Почему? За что мне это все? Я еще помню ее цветущей молодой женщиной. До того, как отец ушел. Да, мы жили бедно, но мы жили. А теперь… что это? Разве жизнь? Это настоящий ад. Она и прежде часто меняла приятелей, чтобы свести концы с концами, забыться или не чувствовать себя одинокой, но теперь… Она же скатилась совсем.
А главное — почему Джо? Почему этот мерзкий ублюдок?
— Мой Джеймс, — она проводит рукой по моим волосам, смотрит так нежно, с такой любовью, что у меня щемит в груди от боли, — я так соскучилась, сынок…
Ее пальцы мечутся по моему лицу суетливо и хаотично. В покрасневших глазах — смесь безумия, смятения и кайфа, поэтому я качаю головой, пытаясь сдержать слезы и рвущиеся наружу ругательства.
