В голове эхом разносились угрозы Марка, а перед глазами кружились картинки, в которых я снова и снова умирала от страха, а он смотрел на меня, как паук на попавшую в его паутину муху. Знала, что стоит пошевелиться, и увязнешь ещё сильнее, поэтому глядела на него и не дышала, ощущая, как по коже разносится холодная зыбь мурашек.
- Когда ты приедешь, Вить?
- Как только освобожусь. А что с твоим голосом? Всё в порядке?
В темном омуте моих мыслей чудовище продолжало до синяков тискать мои ягодицы, терзать бёдра: его пальцы забирались под юбку, мяли кожу, царапали.
Чудовище жадно заглядывало мне в лицо, ловило оттенки каждой эмоции и наслаждалось ужасом, который я испытывала. Оно знало, что вместе с его взглядом в меня впивались сотни раскаленных игл, от которых голову охватывал туман, мешающий видеть и заставляющий тяжелеть веки.
- Всё хорошо. – Ответила я и улыбнулась, стирая с щеки слезу. – Я просто… тебя жду.
- Я уж подумал, что у вас с Марком опять случился конфликт.
- Он… неприятный, да.
- Ты ещё слишком мягко говоришь о нём! – Рассмеялся Виктор. – Но он обещал мне, что будет стараться и сдерживаться.
- Точно. – Тихо проговорила я.
- И всё же мне не нравится твой голос. – Встревожился он. - Что-то случилось? Мне стоит поговорить с Марком?
- Просто приезжай, как сможешь, я тебя жду.
- Хорошо.
Слёзы уже высохли, отёк с лица спал, когда я вышла в сад, чтобы наметить линии новых клумб. Как раз в тот момент, когда я замеряла площадь будущего газона, чтобы высчитать количество рулонов с травяным покрытием, на подъездной дорожке послышался шум двигателя и шелест шин.
Я выпрямилась и сделала над глазами «козырек» из ладони. К дому подъехал старенький черный «Prado».
- Полина? – Из него вышел статный мужчина лет пятидесяти или чуть старше.
Он протянул мне руку. Одет незнакомец был в деловой костюм, хотя и создавал впечатление человека скорее привычного к физическому труду, нежели к работе в офисе. Его ладонь была тяжелой, сухой и мозолистой.
- Здравствуйте. – Неловко улыбнулась я, сняла перчатку и пожала его руку.
Мужчина улыбнулся в ответ и сразу расположил меня к себе. Его улыбка была дружелюбной и теплой, а синие глаза лучились светом.
- Александр Фёдорович, - представился он, отпуская мою ладонь.
- Ох, так вы тот самый дядя Вика? – Смутилась я.
Мне стало неловко, что я встречаю мужчину в мятой одежде, огромных сапогах и резиновых перчатках.
- Да. – Он провёл рукой по темно-каштановым с проседью волосам. – А вы та самая Полина, о которой мой племянник болтает без умолку?
Мои щёки зарделись.
- Наверное…
- Да не смущайтесь, я рад, что у этого балбеса, наконец-то, появилась девушка.
- А почему балбеса? – Спросила я.
- Ну, как? – Усмехнулся он. - В наше время в его возрасте все ребята уже обзаводились семьями – так мне Андрей говорил, мой брат. Тоже балбесом меня обзывал. Всё предупреждал, что если до сорока не женюсь, то потом точно не получится. И ведь накаркал, подлец! – Мужчина изменился в лице. – Царство ему небесное… Хорошо хоть сына после себя оставил… - Он откашлялся. – Простите, Полина. Я очень рад, что домом хоть кто-то занялся. Давно ведь пора.
- Да, дом очень большой и красивый. – Я обвела взглядом фасад. – Надеюсь, у меня получится привести его в порядок.
- Конечно, получится! – Улыбнулся он и открыл багажник. – Куда выгружать коробки?
8
Розы. Темно-красные. Их лепестки гладкие и холодные. Они касаются кончика моего носа, и мне становится щекотно. Я улыбаюсь, потому что не знаю, что это последний подарок Вика. Больше не будет. Ни подарков, ни совместных дней, ни разговоров, ни его самого. Не будет ничего, всё в прошлом, а теперь передо мной лишь пустота. Пропасть.
И розы.
Я лечу в эту пропасть и снова слышу глухие, отрывистые звуки выстрелов, они как кашель немой собаки – практически беззвучные, но такие болезненные. Я падаю, пытаясь хвататься за воздух, но пальцы натыкаются лишь на бархатные лепестки роз. Задыхаясь, я ощущаю, как маленький толчок в грудь превращается в огромный ржавый лом, который ковыряет и раздирает мою грудную клетку изнутри.
Кажется, это боль. Она захватывает меня полностью, она терзает, уничтожает, вгрызается в меня и точит, точит, точит. «Кто-нибудь, достаньте, пожалуйста, из меня эти кусочки металла, они очень тяжелые, и я не могу пошевелиться из-за них!»
Вышитое одеяльце мелькает белой пеленой перед моими глазами – раз, и его нет. Крик моего сына удаляется, а застывшая голограмма с руками, которые отбирают моё дитя, упрямо стоит в воздухе. «Не трогай! Оставь его! Он мой!» - все эти слова так и не слетают с моих губ. Они остаются безмолвным криком, тихим шёпотом, запёкшейся кровью, горящей на лице.
Я падаю вниз.
Горечь, тяжесть, боль, удары, земля, песок, камни, ветви. Темнота. Мутные обрывки посмертных видений – кроме них у меня ничего нет, поэтому я продолжаю прокручивать их снова и снова, чтобы не видеть яркий свет в конце коридора, который манит и зовёт меня: «Полина, иди сюда, здесь хорошо. Твоё время пришло».
Я узнаю этот голос, и мне становится ещё больнее.
- Нет, - с трудом выдавливаю я, - нет, мама, прости. Я не пойду, я не могу. У меня сын!
Она тянет ко мне руки, а я отворачиваюсь. «Боль, удары, земля, песок, камни, ветви», - прокручиваю снова и снова, чтобы оставаться там, где умерла. И вижу крохотные пальчики Ярослава, которые держат меня во сне.
Он совсем беспомощный пока. Он без меня не сможет.
- Кто будет кормить его? Кто будет качать его, мама? Кто будет рядом, когда ему будет больно и страшно? Кто успокоит? Кто научит ходить, отведёт в детский сад, потом в школу? Кто будет плакать от счастья на его свадьбе, мама? Нет, мне нельзя к тебе, я не пойду…
Я разворачиваюсь и бегу туда, где тьма, подальше от этого уютного, ласкового света. Чернота становится непроглядной, вязкой и густой, каждое движение даётся мне с трудом. Дорога всё уже, и теперь она поднимается вверх. Я плачу, карабкаюсь, сдираю колени и руки, но не сдаюсь. Мне нужно в самую глубокую тьму – туда, откуда выхода нет.
- Всё хорошо, Полина. – Этот голос буквально выдирает меня из пустоты.
Я делаю глубокий вдох и кашляю, но горло настолько высохло, что получается бессильный, горький хрип.
- Тише, тише, лежи.
Я часто моргаю, но сквозь пелену слёз не могу разглядеть помещения. Здесь очень светло, рядом какие-то люди. Я пытаюсь что-то сказать, но понимаю, что на мне какая-то маска или… что это? Почему не получается пошевелить руками? Я замкнута в своём теле, заперта в собственных кошмарах, тело совсем ничего не чувствует.
