- Вик! – Негромко позвала я.
Сделала шаг и споткнулась о пустую бутылку. Осмотрелась. Повсюду валялись коробки от ресторанной еды, какие-то пакеты. Пепельница на столике была полна окурков, а стол был завален бутылками со спиртным и полупустыми стаканами и бокалами.
Я сделала ещё шаг и увидела свои босоножки: кто-то аккуратно поставил их на стул возле окна. Почти почётное место.
Прошла дальше и обнаружила Вика, спящего на диване лицом вниз. От него страшно разило спиртным.
- Вик, Вик, вставай! Это я. Просыпайся! – Принялась тормошить его за плечо, но он простонал что-то в ответ и не сделал никаких попыток встать.
В следующее мгновение я вздрогнула, заметив, как в стороне мелькнула тень. Вскочила, обернулась и наткнулась на Загорского.
Он был по пояс обнажён. Низко сидящие на узкой талии спортивные штаны были единственным предметом одежды на нём.
- Ты? – Мужчина пошатнулся, не веря своим глазам.
Он смотрел на меня, точно на привидение. От него несло алкоголем, а я не могла отвести взгляда от его лица. Оно было прежним: таким опасным и таким красивым. А его тело… оно было таким твёрдым, налитым, будто под кожей скрывалась настоящая каменная глыба.
- Марк. – Сказала я негромко.
И мужчина часто заморгал, будто не веря, что слышит это. Попытался вглядеться в меня, как слепой, который точно знал, где находится человек, но никак не мог увидеть. Затем вдруг оскалился, точно зверь, и потянул ко мне свою руку.
- Марк, пожалуйста, - вместо голоса из горла вырвался хрип.
Он схватил меня за запястье и дёрнул на себя. Не прошло и секунды, как я впечаталась в его обнажённый торс. Сглотнула и задрожала, ощущая, как он обнюхивает меня, точно голодный волк.
- Марк…
- Настоящая. – Усмехнулся он.
И посмотрел мне в лицо разочарованно и отрешённо.
- Я пришла за ним. – Прошептала я.
- Ты никогда его не полюбишь. – Загорский хрипло произнёс мне это прямо на ухо. – Никогда. Не полюбишь.
Его пальцы больнее сжали моё запястье.
- Пусти. – Попросила я.
Но он лишь наклонился вперёд и вжал меня в свою грудь сильнее.
- Потому что нет никакой любви. Её нет.
- Марк!
Его зрачки расширились. Он определённо реагировал на своё имя, произнесённое мной. Прислушивался, нервничал, испытывал какой-то дискомфорт. Точно пёс, который хотел поступить по-своему, но вынужден был слушать команды хозяина.
- Марк… - Повторила я.
И его пальцы вдруг разжались.
От ощущения власти над тем, кто больше и опаснее меня, у меня перехватило дух.
Загорский пошатнулся и замер, наклонившись над моим лицом. Наши губы были в опасной близости друг от друга, и мне становилось труднее дышать. Я разглядывала его и не могла пошевелиться.
Тёмная, густая борода Загорского за дни заточения отросла и больше не выглядела ухоженной, как прежде, но от этого она смотрелась только суровее и мужественнее. Его глаза были наполнены чёрной бездной безумия, а щёки сильно впали, сделав скулы еще более очерченными и острыми.
Марк был по-прежнему очень красив. И эта красота не была слащавой или мягкой, она была пугающе сильной и мощной.
- Я хочу расплести твою косу. – Прохрипел он, перебирая пальцами волосы на моём затылке.
Его губы приближались всё ближе к моим. Они выглядели вызывающе сексуально. Я вспомнила тот сминающий, жестокий, больной поцелуй, которым он вгрызался в меня однажды, и подумала о том, могли ли эти губы быть нежными и ласковыми? Хоть когда-то? Хоть с кем-то? Могли ли они…
Но в этот момент Вик что-то замычал, и меня словно ледяной водой окатили.
- Вик, - я бросилась к нему, - Вик, всё в порядке? Я пришла за тобой. Пойдём домой?
- Угу-у…
Я обернулась и увидела, как Загорский босыми ногами шлёпает в сторону бара.
- Мм.. А где Марк? – Промычал Вик.
- Он здесь, всё хорошо. – Я достала из сумочки телефон и набрала Александра Фёдоровича. – Завтра вы увидитесь, а сегодня мы едем домой. – После пары гудков дядя Саша снял трубку. – Алло, Александр Фёдорович, поднимитесь, пожалуйста, нужно помочь отнести Витю в машину.
18
Марк
Я так и не знал, видел ли я её в тот вечер на самом деле, или она мне приснилась. Где-то на границе своей ненависти, усталости и алкогольного бреда она вдруг вспыхнула ярким светом и озарила темноту моей беспросветной ночи. А заодно и мою черную душу, ставшую выжженной пустыней без капли эмоций за все эти годы.
Всё, что я чувствовал к ней, было противоестественным. Оно не могло существовать в пределах моего сознания, ему не было там места, но, всё же, оно осторожно прорастало сквозь меня, как чахлое маленькое растение сквозь толщу асфальта, разрывало на части и находило свой выход наружу.
«Марк!» - я точно в бреду слышал своё имя из её уст, и этот голос вёл меня из тьмы на свет, точно мощный, слепящий луч. Он вынуждал меня выныривать и судорожно хватать кислород, чтобы продолжать жить. Ненависть к Полине пробуждала меня к жизни, она снова давала мне силы.
- Марк!
Я тянулся к ней, я держал её за руку, трогал её чертовы длинные волосы пальцами. Я ощущал рядом с собой её запах, и тот взрезал мою кожу, словно старое, ржавое лезвие. Он причинял боль на грани удовольствия. Боль, от которой меня выкручивало, ломало, рвало на куски, но мне упрямо хотелось ещё и ещё. Снова хотелось вонзить в себя эту опасную бритву и медленно вести и вести ею по коже, оставляя всё новые и новые шрамы.
Эта Полина была нужна мне, как бутылка хорошего виски, как наркотик, приняв который ты ненадолго ощущаешь облегчение, но знаешь, что дальше тебя ждут лишь горечь и расплата. Ломка. Сильнейшая, адская боль – просто от осознания того, что не можешь касаться её, что она не твоя, что никогда не будет твоей, и ты сгниёшь заживо от мыслей об этой стерве.
Она совершенно точно была в моей квартире.
Это не видение. У меня перехватило дух, когда я увидел её перед собой. Как на долбанном треке, по которому ты несёшься на гоночном болиде: гул, скорость, сотни мелькающих картинок. И тут бах – она. И у меня будто руль вылетел из рук, машину понесло кувырком, удар, и мои кости разломало на осколки. И один из них больно вонзился в грудь слева. Бах - и дышать, и соображать стало уже невозможно.
Полина реально стояла передо мной.
Фиолетовые блики от телевизора плясали в отражении её зрачков, в которых я видел и себя. Она смотрела на меня без страха, без сомнения, без тени чёрной ярости, и её взгляд отравлял мою кровь хуже проклятия. Потому что в нём была смесь из жалости и грусти. Она меня жалела! Меня!
