– Герой не постигнет своей книжности, как живой человек – своей созданности богом?
– Ну… да, примерно.
– И всё же я бы не хотела оказаться персонажем.
– Почему?! – возмутился Дима. – Значит, всё понарошку.
– Для читателя. Не для нас. А мы будем проживать экспедицию вновь и вновь – каждый раз, когда очередной читатель откроет первую страницу нашего романа. Это похуже сансары. Из сансары можно вырваться, а мы с тобой заперты в вечной петле книжного перерождения.
– Да уж… Хотя в этой петле были и приятные моменты. Вроде нашего разговора сейчас.
– Спасибо, – смущённая, невпопад произнесла Зои.
– Так что ты хотела сказать?
– Я?
– Ну, перед смертью.
Зои помешкала. После смеха и разговоров о своей возможной книжности не хотела озвучивать заготовленные слова, но, вздохнув, процитировала:
– «Из мрака мы явились, и во мрак мы уйдём. Как птица, гонимая во мраке бурей, мы вылетаем из Ничего. На одно мгновенье видны наши крылья при свете костра, и вот мы снова улетаем в Ничто. Жизнь – ничто, и жизнь – всё».
– Красиво. Твоё?
– Нет. Это Амбопа. Из Хаггарда.
– Да, с такими словами помирать только в книжках.
Ночь, предварённая мимолётными сумерками, на джунгли обычно опускалась к шести часам. До заката оставалось минут двадцать. Зои удивлялась, почему Скоробогатов, не в пример другим вечерам, не мог определиться, одолеть рывком последнее препятствие или спешно разбить лагерь, а потом увидела, как в обход притомившихся мулов и сгруженных на землю плоскодонок к ней идёт Сальников.
Заметив папу, Зои вскочила. Размашистая походка и то, как он смотрел на дочь, выдавали его беспокойство.
– Идём. – Приблизившись, Сальников схватил Зои за руку. С неудовольствием посмотрел на сидевшего рядом Диму. Помедлил, словно не знал, с чего начать, и наконец объяснил причину общей задержки.
Случилось то, о чём Зои рассуждала несколько часов назад, даже не предполагая, что её слова сбудутся так скоро. Экспедиция достигла цели. Впереди, в каких-то семистах метрах, разведчики агуаруна обнаружили ключевое место с карты Шустова – последнюю метку на спине Инти-Виракочи, столь бережно оставленную кем-то из соляриев, обитателей возрождённого Эдема, старинного и забытого Города Солнца.
Глава седьмая. Истуканы
«Я подвёл тебя. Ты распланировал каждое действие спектакля, а я не смог сыграть свою роль. И что в итоге? Корноухов убит. Мама… её держат в лагере. Аня, Дима, Зои и другие – в плену».
«Прекрати жалеть себя. Что сделано, то сделано. Перешагни через это, как перешагиваешь через упавшее на землю дерево».
«Не выходит. Иногда кажется, что забыл и успокоился. Думаешь, как не упустить экспедицию, собираешь орехи, выкапываешь корешки и следишь, чтобы самому не стать обедом. Кстати, за нами идёт ягуар – Марден находил его следы, обглоданные им черепашьи панцири. И, когда засыпаешь без сил, не видишь снов. Кажется, что смирился со случившимся, а потом вдруг накатывает тоска по дому. Не хочется ни стоять, ни сидеть, ни лежать. Внутри всё рвётся. Закрываешь глаза и тянешься к тем дням, когда Корноухов вставал задолго до зимнего рассвета, отправлялся работать в мастерскую. Я выходил из комнаты на кухню. Там пахло теплом и сырниками, а мама встречала улыбкой и причитаниями об очередном гала-концерте в доме творчества. Тот мир… его больше не существует. Если вернёмся живые… мы не будем прежними».
«Относись ко всему так, словно тебе доверили это во временное пользование, не более того. Действуй подобно доверенному лицу, которое, хотя и распоряжается большим имуществом, не считает ни одной части его своей собственностью. Иначе до конца жизни будешь терзать себя сожалениями. Забудь то, что осталось в прошлом. Оно тебе никогда не принадлежало и пусть уходит. Если привяжешь себя к тому, чем обладаешь, то вместе с человеком, ситуацией или, что совсем глупо, вещью будешь терять часть самого себя – год от года умирать по кусочку. И под конец превратишься в обглодыша, которому останется оплакивать свою довременную кончину: отпущенное время идёт, а жизни не осталось ни на толику, она истончилась и рассыпалась. Люби живых, а не переживай о мёртвых. Сражайся за приобретённое, а не оплакивай утраченное».
«Я… я понимаю, о чём ты. Но лишь на словах. Так легко согласиться, но так сложно воплотить».
«Главное – верить. И меняться. По капле вытравливать из себя слабости. Столько слабых людей, и все страдают. Даже злиться не на кого. Злость – нормальное здоровое чувство, помогает встряхнуться и разобраться, в чём дело. Но люди перегружены терзаниями так, что от малейшего напора ломаются. И злость сменяется жалостью, затем – разочарованием и презрением. Хочешь обменяться ударами, почувствовать крепость чужого кулака и самому ударить, но твой кулак увязает в жиже человеческой расхлябанности. Люди слишком много времени уделяют своей исключительности, копаются в своей психологии, будто собрались жить тысячу лет, не терпят ни малейшего противоречия… Не повторяй их ошибок. Прими: ты ни в чём не виноват. А если виноват, то сейчас это не имеет значения. Просто сделай всё, что в твоих силах, чтобы спасти Катю и друзей. Отдай за них жизнь, если придётся. Но не развлекайся самобичеванием, пока они страдают. Не унижайся».
Максим промолчал в ответ. Отец не ждал от него слов. И так было сказано многое. Действуй. «Исполни свой долг и доверься судьбе» – строка, дважды подчёркнутая Корноуховым в «Происхождении» Стоуна, помеченная на полях значком «sic» и дополнительно выписанная на коричневом форзаце. Хорошая строка.
Максим открыл глаза. Задержался в разведке и знал, что Марден опять станет злиться, перемежая английскую речь испанскими словами. Максим привык к проводнику, к его манере говорить, а главное, понял, что Марден хороший человек. Любит Лучо, хоть и отказывается вслух признавать своё отцовство. Из обрывочных рассказов мальчика Максим догадался, что именно Шустов в своё время помог им воссоединиться. Отец умел походя влиять на жизни других людей.
Проводник ворчал на Лучо, но стоило мальчику на прошлой неделе свалиться с гладкоствольной пальмы, на которую сам же Марден его и отправил, так Марден помчался к нему, принялся ощупывать руки и ноги Лучо, выискивать малейшие ссадины на голове и с гневом отметать бегавших поблизости муравьёв. Правда, убедившись, что сын в порядке, Марден отвесил ему подзатыльник, пробурчал что-то гневное и до позднего вечера огрызался на него по любому поводу. Максим, сковыривая с маврикиевых ягод змеиную кожуру, поглядывал на проводника с улыбкой. По-своему завидовал Лучо. Хотел бы в его возрасте оказаться в одной из экспедиций отца.
Внешне похожие на еловую шишку, разве что не заострённые к концу, плоды маврикиевой пальмы гроздьями теснились на обвисшей кроне. Цепкий Лучо за одну вылазку срезáл их по килограмму – и срезáл бы больше, но Марден не хотел, опустошая пальму, оставлять явные следы. Поначалу жёлтая с белыми прожилками мякоть казалась вкусной, но в последнее время от её кисловатого сока у Максима воспалились дёсны. Жевать приходилось насилу. Припасы, закупленные в Науте, давно закончились. Охотиться не было ни времени, ни возможности; Марден и Максим опасались привлечь внимание агуаруна из группы Скоробогатова, поэтому пробавлялись подножным кормом и рыбалкой.
