Максим устал сопротивляться словам отца. Не сдерживал восхищения найденными руинами. Прошлое и будущее утратили значение. Важным стало то, что Максим чувствовал и видел здесь и сейчас.
Аня и Лиза торопились вперёд. Следом шли Никита и Дима. За ними немощной тенью плёлся Скоробогатов, покинувший бивак чуть ли не впервые за все дни, проведённые в заточении на полуострове.
В глубь леса Максим прежде заходил лишь на южной части полуострова. Туда через южный проход забредали дикие животные. В дни, когда над сельвой громыхала многочасовая гроза, Максиму повезло подстрелить там двух молодых кабанов, в ливень лишённых главного преимущества – обоняния. Марден был бы доволен расторопностью своего ученика. В центральную часть полуострова Максим почти не заглядывал, а в лесу северного тупика не был вовсе, находил его скудным добычей и плодами. Не предполагал, что, сбежав от туземцев, путники окажутся у границ Города Солнца. Ничто не указывало на его близость и не напоминало образы с картины Берга. Пологий лес под отвесными буграми непреодолимого кряжа казался заурядным, а четвёртую вершину хребта Максим считал не самым точным ориентиром, возле которого экспедиции пришлось бы блуждать долгие недели, если не месяцы. К тому же Максима больше интересовали внешняя граница полуострова и стоявшие вдоль неё тени.
Джунгли надёжно похоронили руины под зелёным саваном. Настырные ползучие корни опрокинули и разрушили одни строения, а земляные осыпи погребли другие. В неприкосновенности уцелела малая доля зданий. Порой было трудно отличить их остовы от следов раскрошенного известняка и базальтовых валунов, упавших, надо полагать, с верхних ярусов горы и первыми позаботившихся о разрушении города. Чем глубже Максим заходил в лес, тем более густой делалась чащоба. К уходившему ввысь и загораживавшему небо скальному отвесу она становилась непроходимой. Хвощ в изножье хребта, цепляясь за каменистые уступы и стволы деревьев, разросся до невообразимой высоты щетинистых гигантов, едва уступавших под ударами мачете, однако за шесть полных дней, отданных на обследование руин, Максиму, Диме и Покачалову удалось составить приблизительный план существовавшего здесь поселения и отметить некоторые из его особенностей.
Стена, обнаруженная Лизой, была крепостной. Возможно, безголовые тени на картине Вердехо штурмовали именно её. Если верить словам Гаспара Дельгадо, над стеной некогда «возвышались колья с нанизанными на них людьми», возможно, поставленные для устрашения туземцев. С чего именно началось противостояние теней и соляриев, Максим не знал. Как не знал и причин, побудивших дель Кампо и Затрапезного обустраивать город именно здесь, в заурядном предгорном закутке.
– Интересно, они сразу поняли, что на них будут нападать? – спросил озадаченный Дима. – Или просто хотели отгородиться от окружающего мира? Может, прятали у себя нечто такое, чего уже больше нет?… Не слышал, чтобы в джунглях возводили стены.
Покачалов в ответ пожал плечами. Он установил, что крепостная стена, от которой сохранился зубчатый огрызок основания, тянулась ровной дугой, с обоих концов без зазора примыкая к скальной гряде – соединяясь с ней перемычками в виде башенок с бойницами. Если тут и были ворота, отыскать их не удалось. Высота стены, возможное наличие парапета, крыши и прочее оставалось неизвестным, но её длина составляла не менее трёхсот метров, а толщина подогнанных друг к другу тёмно-серых каменных блоков достигала двух метров, что само по себе казалось внушительным.
Некогда мощёные улицы упрятанного за стеной поселения также лежали дугами. Словно рябь от брошенного в воду камня, они расходились отрезками концентрированных кругов, а их эпицентр находился в изножье горного хребта. С высоты общая планировка напомнила бы кусок паутины. Ну или, как предложил Дима, половинку пиццы. В последние дни он часто поминал то домашнюю пиццу, то ленивые вареники, то свекольник со сметаной. Сказывалась усталость от однообразной пищи.
Сердцевина «пиццы» пустовала. Сколько бы Максим ни размахивал мачете, не обнаружил там даже намёка на каменные строения. Покачалов назвал это место полукружием городского центра, с запада подпёртого горным отвесом, а на восток отпускавшего рябь жилых улиц. В центре могли стоять деревянные времянки торговых рядов или такие же деревянные святилища, от которых за два с половиной века ничего не уцелело.
Городские строения, сложенные из горизонтальных блоков пористого туфа, сохранились частично. На окраине, возле крепостной стены, стояли отдельные здания – на одно общее помещение или на два раздельных, изнутри не связанных ни дверным, ни оконным проёмом. Вглубь от крепостной стены, то есть ближе к полукружию городского центра, встречались более основательные комплексы – по пять-шесть домов, взятых в овал единой базальтовой ограды. Домá смотрели внутрь овала, на общий двор, и Дима заверил, что примерно так выглядели каанчи, усадьбы инков. Крыши у зданий отсутствовали, лишь кое-где угадывались следы сводчатой кладки. Покачалов предположил, что кровлю местные жители собирали деревянную, покрытую пальмовыми листами, или же из пластов теперь раскрошившегося песчаника. Внутри помещений удалось отыскать редкие терракотовые черепицы, но главной находкой оставались узоры на оградах каанчей.
Максим нехотя отвлекался от руин, чтобы пополнить запасы бивака, уход за которым и без того взяли на себя Аня с Лизой – они довольствовались вечерним обсуждением всего, что Максиму, Диме и Никите удавалось найти и разобрать в вымершем поселении, кроме того, продолжали патрулировать внешнюю кромку полуострова и наблюдать за передвижениями теней. Скоробогатов, хоть и расхаживал между разрушенными домами и заглядывал внутрь расчищенных Максимом помещений, молчал, своими мыслями ни с кем не делился. К нему с вопросами никто и не приставал. Вернувшись из леса, Аркадий Иванович садился на каминное кресло или прятался в единственной на весь бивак палатке, прежде принадлежавшей его дочери. Судя по неподвижным тросам и рукавам палатки, Скоробогатов лежал в гамаке затаившись, не шевелился по несколько часов.
Покрытый мутными пузырьками просянки, заживо изгнивавший в кресле, Аркадий Иванович вызывал у Максима отвращение. Первое время Максим порывался отомстить ему за боль, на которую тот обрёк стольких людей. Нет, не убивать. И уж конечно не пытать. Но хотя бы унизить. Посмеяться над его беспомощностью. Порыв был мимолётным. Максим опоздал со своей местью. Бросить вызов хотелось тому Аркадию Ивановичу, что смотрел на него с монитора в подвале Ауровиля или, весь из себя невозмутимый, стоял во главе экспедиции. Ответить силой хотелось Скоробогатову, который лениво вёл бутафорский суд возле святилища и четырёх истуканов. Того Скоробогатова Максим растерзал бы без сомнений, зная, что этим обрывает цепь бессмысленных смертей. Теперь же Аркадий Иванович опустился, враз постарел. Ещё живой, мумифицировался в собственном отрешении. Максим не смотрел на него, обходил его стороной. Вёл себя так, словно Скоробогатова не существует. На полуострове говорить друг с другом им довелось лишь однажды, когда возле крепостной стены Скоробогатов подловил Максима без Димы и Покачалова – схватил его костлявыми пальцами за предплечье и выдавил слова, прозвучавшие твёрдо, почти настойчиво:
