– Тени продолжали приходить сюда, чтобы отмечать каждый прошедший век, – заключил Покачалов. – Не хотели прерывать летопись.
Максим отметил, что после сцен с появлением теней и победы джунглей над опустевшим храмовым комплексом резьба становилась всё более примитивной. Больше не было ни горельефов, ни барельефов – лишь обобщённые зарисовки, из них удавалось выхватить изображения людей с громоздкими ушными вставками и людей в пузырчатых панцирях, с удлинённым телом и хвостом. Тени изредка пускали гостей в котловину, а потом, разочаровавшись в гостях, их убивали.
– А вот и наши Затрапезный с дель Кампо, – Аня отметила рубеж, за которым летопись вернула себе разнообразие и художественное мастерство. – Тут начали трудиться мастера из «Эль соль де ля либертад».
– Не забывай, – постукивая тростью и не отставая от остальных, промолвил Дима, – поначалу дель Кампо приглашал южноамериканских мастеров. Из Гватемалы, из Боготы, из Кито. Может, и они тут отметились.
– Дель Кампо быстро от них отказался, – возразил Максим. – Понял, что они разболтают про Город Солнца. Брать местных было опасно. И дель Кампо догадался выписывать мастеров из Европы. Может, поэтому с радостью брал русских, французов. Вряд ли они говорили по-испански. Значит, сбежав из Города Солнца, добравшись до Лимы, всё равно не смогли бы ничего объяснить. Скитались бы там бездомными, в итоге просто сгинули бы в перуанских подворотнях.
Отшельник, неловко шагая на болезненно тонких ногах, покачивая длинными седыми волосами, продолжал вести путников по тоннелю, и они, перебегая от стены к стене, торопливо переговаривались, обсуждали детали летописной резьбы и находили подтверждение всему, что слышали от старика. Среди прочего Максим разглядел осушение болота на нижнем ярусе, строительство лестниц, возведение змеиного храма Мамы Окльо, башнеобразной колокольни и многих других знакомых зданий. Разглядел и отсылки к тому, как дель Кампо фальсифицировал пожары, эпидемии на своей плантации, в действительности переправляя собственное имущество и принадлежавших ему рабов в Город Солнца. Дима отметил сцену с сожжением вещей – часть закупленных дель Кампо предметов роскоши ежегодно отправлялась в огонь. Максим увидел тут символичное отречение от привязанности к мирскому. Дима, возразив, назвал это отсылкой к инкам, для которых сжигание дорогих вещей было ещё одним способом «потреблять ценности».
– Показывали остальным силу своей власти. Мы властелины. Мы можем даже сжечь своё богатство, если захотим, потому что властвуем над предметами так же, как властвуем над собственными желаниями.
Старик впереди остановился и рассматривал стену справа. Нагнав его, Максим увидел наиболее проработанную, детализованную из встреченных ранее страниц каменной летописи – глубокую нишу, метра три в ширину и полтора в высоту. В нише прятался горельеф, воспроизводивший сцену, которую Максим уже видел на стенах каанчей в крепостном поселении. Десятки обнажённых мужчин и женщин устремлялись к цилиндрическому предмету, в крепостном поселении напоминавшему кактус или дверной проём, здесь же казавшемуся копией чавинского Ланзона. Люди, стоявшие в конце очереди, выглядели самыми обычными – с распущенными волосами, с несовершенными человеческими телами и стыдливо скрещёнными руками. Чем ближе люди оказывались к копьеобразному монолиту, тем больше менялась их внешность. В ней проступали звериные черты: нос делался более выпуклым, в приоткрытых ртах обозначались острые клыки. Тело обретало правильные, симметричные очертания. Всякий намёк на стыдливость исчезал, а волосы оказывались стянутыми в тугой пучок на макушке. Люди, изображённые возле Ланзона, окончательно теряли человеческий облик. Становились наполовину ягуарами с зияющими отверстиями глаз и выпущенными из пальцев когтями. Из носа густыми потоками вытекала слизь, постепенно окутывавшая грудь и спину, точнее, их пеленающая, словно люди-ягуары сами заворачивали себя в кокон и так входили в монолит.
– Что это? – тихо спросил Максим.
Аня, стоявшая рядом с ним, так же тихо перевела его вопрос.
– То, о чём ты спрашивал с первых дней, – ответил старик, не отводя взгляда от барельефа. В его голосе не было ни грусти, ни задора. Ни одной различимой эмоции. – Плантатор и некоторые из мастеров прошли последнюю проверку. Встав у сердца мглы, не увидели снов.
– Не увидели снов? – не понял Максим.
– Сердце мглы показывает тебе твои привязанности. Чем больше их, тем сложнее. Они струятся перед тобой пёстрым калейдоскопом, за ним ты не различаешь самогó сердца. И лишь тот, кого не отвлечёт ни один посторонний образ, сможет найти дорогу внутрь.
– В Дом Соломона? – неуверенно спросил Максим.
– Как заметил твой друг, «Дом Соломона» – имя, не имеющее смысла. Хотя… великое знание можно назвать именно домом, куда ты возвращаешься. Остаёшься собой, но становишься совершенным. Находишь первопричину всего сущего и растворяешься в ней. В нашем мире свободен тот, кому нечего терять. В великом знании ты обретаешь иную, истинную свободу. Она ведёт к обладанию вселенной. Ты становишься с ней единым. Войдя в сердце мглы, ты обрываешь непрерывность своего сознания. Оно больше не меняет физическую оболочку, выходит за пределы причинно-следственной связи. Встаёт над известной нам логикой.
Максим ждал, что Покачалов, по обычаю, начнёт ворчать и фыркать. Но Никита лишь повторил слова Борхеса:
– «Ты пробудился не к бдению, а к предыдущему сну. А этот сон в свою очередь заключён в другом, итак до бесконечности, равной числу песчинок».
– Вы думаете, это правда? Правда, что сердце мглы открывает человеку какие-то особые знания?
– Может, не надо? – тихонько спросила Аня.
– Переведи. Думаю, он ответит. Сам привёл нас сюда. Больше не хочет прятаться.
Аня перевела вопрос Максима.
Старик долго молчал. Затем повернулся к путникам лицом. Его сухие губы, едва различимые под длинными седыми усами, изогнулись в подобие улыбки.
– Неважно, правда это или нет, – наконец ответил отшельник. – Важно, на что ты готов, окажись это правдой. Ты устанавливаешь приоритеты в большем, чтобы сообразно поступать в малом. Выбрав тропу, идёшь вперёд. Однажды достигнешь желанного, пусть и не сумеешь заранее угадать его форму.
– Ну началось… – не сдержался Покачалов.
Максиму было приятно услышать причитания Никиты. Они отрезвляли. Было нечто тягучее, завораживающее в словах старика. Неудивительно! Ведь их произносил ветхий отшельник, стоя перед каменной летописью заброшенного Города Солнца. Тут любая околесица начнёт завораживать. Подумав так, Максим сбросил оцепенение и спросил:
– Все солярии ушли в сердце мглы?
– Нет. – Старик вновь повёл путников дальше по скальному коридору. – Лишь малая часть.
– А русский мануфактурщик?
– Он не смог.
– Что с ним случилось?
– Он потерял рассудок. Сумел выбраться из котловины. Окончил свои дни на побережье, вдали отсюда.
