У двери тети Дуси остановился.
Тихо положил ладонь на ручку. Мягко надавил. Бесшумно проскользнул, обернулся в комнату. И замер.
Он не верил своим глазам. Даже подошел к стене поближе.
На розовых выцветших обоях можно было разглядеть бордовый квадрат – здесь узор не выцвел, был темнее. Торчал ненужный гвоздик. «А вы мой половник не видели? Куда подевался? Не пойму… Уж обыскалась» – все летал по квартире голос тети Дуси. Стукался о стены коридора. Выкатился из кухни, потом затих в уборной.
Не может быть.
Шурка кинулся к двери. Прислушался. Приоткрыл щель, убедился. Выскочил, тяжело дыша, как будто взбежал на шестой этаж.
Этого не может быть.
Она же только что была здесь.
Картина. Та самая, у которой сел и завыл Туз Треф. Та самая, раму которой так пристально изучал сыщик, прямо носом по ней водил, будто надеялся унюхать то, что не смогла собака. Какой-нибудь час назад!
Картины больше не было.
– Фух, – тетя Дуся выкатилась из уборной. Заметила его. – Слушай, Шурка, а ты мой половник не видел?
– Нет.
– Никто не видел! Вот зараза. Прямо как сквозь землю провалился, проклятый. У меня щи дошли. Мне щи мешать, а половника – нет. Прямо везде уже посмотрела. И в логичных местах. И в нелогичных. Прямо будто его агенты тоже уволокли.
– Агентам-то половник зачем?
– А кто их разберет. Картину же с собой утащили.
– Какую? – машинально пробормотал Шурка.
– Ну, что у меня висела.
– Ее забрали милиционеры? Зачем?!
Та пожала мощными плечами.
– Отпечаток, сказали. След. Ну, пусть ищут, раз след. Сыщики-пинкертоны. Им видней… Ах, да вот же он! – завопила вдруг.
Половник за ушко висел на руле велосипеда, пришпиленного к стене коридора, как гигантское железное насекомое.
– Точно! – ликовала тетя Дуся. – Я ж варить как раз начала. Ну а тут все: Бобки нет! Я и рванула с кухни. Все мечутся, ну и я заметалась. А его, значит, сюда сама, видать, и повесила.
Она неправильно истолковала его сведенные брови.
– Выше нос, Шурка! Рано хмуриться. Видал? Угрозыск подключили. Сам Зайцев прикатил. С собаками рыщут. Вот-вот Бобку найдут, – назидательно воздела половник. И пошла обратно на кухню, трубя: «Нашла! Угадайте где!»
Но «вот-вот» Бобку не нашли.
Квартира спала.
Шурка перевернулся на другой бок. Мысли посыпались, как колючие стеклышки в калейдоскопе. Сложились в новый узор: «А что если это – сегодня?»
Полночь – такое заковыристое время. В зависимости от того, с какой стороны на нее смотреть, получаются два разных дня. Вернее, ночи. Ночи пятницы. Только Майор с его гнусным чувством юмора мог назначить встречу «в пятницу» и «в полночь» одновременно. «То есть?» – только сейчас понял подвох Шурка.
В половине двенадцатого – еще ночь четверга. В одну минуту первого – уже ночь пятницы. Но между «еще» и «уже» – огромная разница. Завтра и сегодня.
Шурка не выдержал, откинул одеяло.
Встал босыми ступнями на холодный пол. В тишине ступни отдирались от пола со звуком пластыря. Всхрапнул в темноте дядя Яша. Шурка натянул носки, чтобы ступать тихо.
Шмыгнул к столу. Нащупал часы. Циферблат светился зеленоватым. «Почти одиннадцать».
«Сегодня», – решился Шурка.
Потому что если это не сегодня, то еще можно прийти завтра. А вот завтра ошибку будет уже не исправить.
Застегнул брюки. Проскользнул в свитер. Бесшумно ступая в носках, нащупал ботинки. Кепку сунул в зубы. Звякнула вешалка. Опять всхрапнул дядя Яша. Но валериановый сон опять засосал его. Шурка прижал к груди куртку. Оденется в коридоре.
Выскользнул. Сердце билось ровно. Только его и было слышно. Его – и легкие раскаты разноголосого храпа за дверями соседей. Казалось, кто-то вдали скатывает с крыши картофелины: то маленькие, то большие, то средние. Тр-р-р-р-р. Др-р-р-р-р. Гр-р-р-р-р. Тр-р-р-р. Др-р-р-р. Гр-р-р-р-р. «Разворот с крыла …Огонь! Стреляй! Он на хвосте. Катя! Огонь! Катя?» – тревожно вскрикивала Людочка, всё летела. Шурка прошел мимо ее двери не останавливаясь. Квартира спала. От оконца в дальнем конце коридора лежал на полу прямоугольник лунного света. Тазы, велосипед были намечены бликами.
«Здорово было бы сейчас впечататься в таз. Или велик». Та-ра-рам! Всем подъем.
Но не впечатался, даже не задел.
С зубовным скрежетом повернулся замок. Шурка подождал. Рот наполнялся слюной, ботинок грозил выскользнуть. Сжал челюсти, сжал пальцы. Послушал еще. Картофелины катились равномерно. Через правильные промежутки. Сон соседей был глубок.
Шурка выскользнул на площадку. Осторожно бухнул ботинки. Вынул изо рта кепку. Сглотнул наконец. Сунул руки в рукава, завязал шнурки.
Во мраке ступеньки напоминали клавиши: черные и серые. На улице было светлее от луны. Шурка глянул вверх. Горело окно там и еще поодаль. В каждом доме есть хотя бы один человек, который не спит. Шурка понадеялся, что этот человек не таращится сейчас вниз. А впрочем, что он там сверху разглядит? Кепку.
В проеме арки видна была Садовая.
Полчаса – самое большое, и он – у Зимней канавки. Успеет еще и полюбоваться на Неву, и поскучать, и замерзнуть.
Шурка пошел из арки.
И прыгнул обратно в ее темноту.
Печатая шаг, прошли трое в шинелях. Так близко, что Шурка слышал, как скрипят их кожаные ремни, портупеи. Чувствовал запах сапог. Успел заметить на поясе у командира носатую морду кобуры. Торчавшие вверх блики винтовок. Они спешили, они его не заметили. Их интересовали другие шаги – удаляющиеся. «Стоять», – рявкнуло в темноту. Шурка знал, что не ему, но влип в стену.
«Ваши документы», – услышал. Остановленный что-то пробормотал. «После десяти находиться на улицах запрещено, – последовал чеканный ответ. – Пройдемте с нами».
«Елки-палки, – выругался про себя Шурка. – Как я не подумал!..» Комендантский час. Патрули ходили повсюду.
Расстояние от арки на Садовой до Зимней канавки вмиг раскинулось. Стало коварным и непреодолимым, как антарктическая пустыня.
Значит, остается только тот, второй путь.
Шурка скачками взбежал обратно по лестнице. Сердце быстро билось. Еще можно успеть.
…Если только она тоже умеет…
Вернулся в квартиру.
…Вдруг она просто странная, и больше ничего…
Призраком пронесся по коридору. На пороге комнаты подождал. Глаза привыкли к зашторенной темноте. Различили черную стену ширмы. Ступая на пальцы, Шурка зашел за нее. Замер.
…Умеет или нет, проверять некогда…
