– Сюда, товарищи! Сюда! Здесь!
Темнота выпустила их. Трое. Черные фигуры. Несомненно двуногие. Передернули затворы, посылая патрон на изготовку. Луна заглянула в прореху на облаке. Шурка невольно посмотрел, куда она показывала. Блеснули пуговицы в два ряда: бушлаты. Патруль был морским. Луна глухо щелкнула ногтем по ножнам офицерского кортика: дзынь. Провела пальцем вдоль дула всем троим сразу. Потом вниз – по горбатеньким булыжникам. Дальше – по пустому постаменту у ступеней, сходящих к самой воде. Одному. Другому. Другой постамент теперь тоже был пуст.
– Сара, – прошептал Шурка. – Сара… Беги.
Но теперь, вдвоем, они приблизились бесшумно, как только умеют все представители семейства кошачьих. Горячий запах обдал матросам затылок, колыхнул ленточки на их бескозырках: запах тухлого мяса.
– А, твою ж мать, – успел сказать один матрос, обернувшись.
Вряд ли, правда, она была мамой его напарника. Но лицо у этого существа было женское, это так. Оно было перекошено от злобы. Блеснули когти. Треснул выстрел. Взвизгнула, отскочила пуля. Затопотали шаги.
Сара схватила Шурку за рукав. Показала: есть. Узелок был зажат в ее руке. Шурка рванул страницу – бумага расползлась мягко, намокла.
Елена Петровна стояла, как кариатида. Луной светилась дырка на коленке.
– Что это за хулиганство такое? Товарищи? – сипела она в урчащую темноту. Оставлять ее здесь было нельзя. Шурка рванул, поволок ее за руку.
Холодом обдало голову. Потом стиснуло. Сперва как дыню. Потом как баклажан.
А потом он больно стукнулся телом о гранитные плиты. Голова звонко сказала: бом! В глазах вспыхнули красные мушки.
Шурка ощупал металлические пруты. Потер лоб, там уже вздувалась шишка. В глазах постепенно прояснилось. Тихо плескалась вода. За прутьями, на другом берегу выглядывал впереди нагих деревьев крошечный двухэтажный домик, в лунном свете он казался зеленоватым, светился.
Шурка подобрал и сунул за пазуху истрепанную книжку, запихал поглубже в карман куколку. Поднялся, опираясь на ограду набережной. Домик был летним дворцом Петра Первого, а деревья – Летним садом. Веером торчали пики ограды на углу: здесь Фонтанка впадала в Неву.
Отсюда рукой было подать до Зимней канавки. Но Сара! Сара нагнала его, взяла за руку. Шурка хотел было выдернуть свою, сказать «домой иди!», но… Бросать ее здесь было нельзя. С собой – нельзя брать тоже. Что же делать?
Там впереди сливались речки. Потом только свернуть налево, еще пройти, и он на месте. Успеть.
Шурка ускорил шаг. Сара вприпрыжку, не отставала.
– Мы должны немедленно обратиться в милицию!
Шурка обернулся. Елена Петровна уже поднялась. Отряхивалась. Топотала следом.
– Ты посмотри. Она мне пальто изодрала, – возмущалась. – Я потребую материального возмещения ущерба! И выговор по партийной линии!
– Это сфинкс, – на ходу бросил Шурка. Рука Елены Петровны замерла. Но ненадолго.
– Сфинксы – это выдумка, – возразила завуч. Однако пошла за ними следом. – Их, бога и все остальное выдумали жрецы. Чтобы держать рабочий класс во тьме и повиновении.
Шурка фыркнул. Неплохо ее отделала эта выдумка.
– Возле Академии художеств? Сфинксы.
– Сразу видно, что ты двоечник, – парировала завуч. – Сфинксы там гранитные. И у них есть борода. А на меня напала женщина. Скажешь, на меня напала женщина с бородой?
Она поднаторела в комсомольских диспутах, умела класть противника на лопатки не только силой физкультуры.
– Не с бородой. С львиным хвостом, – поправил Шурка. – И львиными лапами.
Показал пальцем на ее лохмотья. Елена Петровна скосила глаза себе на плечо. Просунула палец в дыру.
– Хм… Просто у нее был нож, а я не заметила.
– Ладно. Пусть нож, – отмахнулся Шурка. Болтовня отвлекала. Шурка таращился в темноту, крутил головой, ловил ушами любой шорох. Шумели и поскрипывали нагие деревья. Только плескалась вода. Шурка напряженно слушал плеск. Кто знает, что там может подкрадываться сейчас к ним под водой? Шурка дернул Сару за руку, увел от ограды. На всякий случай.
– По мостовой пойдем.
– Мостовая – для автомобилей! – тут же раздалось позади. – Нельзя нарушать правила дорожного движения! Тем более в комендантский час!
– Идите вы!.. – напустился Шурка. – Своей дорогой.
Но шаги ее топали за ними.
– Отстаньте! – огрызнулся Шурка и поперхнулся словами. На бережку – к счастью, на другом бережку, в Летнем саду – переступал копытцами по вялому весеннему снегу мальчик. Он был совершенно голым, если не считать, что мех на ногах, до самых бедер, был ему вроде брюк. Луна лизала его плечи, его лоб, его круглые рожки. Он что-то высматривал среди деревьев. Он людей не видел.
– Бога нет, – машинально повторила Елена Петровна. – Его священники и жрецы выдумали… Чтобы поработить рабочий класс.
«У всех свои способы не сойти с ума, – простил ее Шурка, и тут же. – К черту ее». Времени спорить не было.
– Стой-ка, Сара, – снял с себя куртку. Надел на нее. – Вот так.
Выпрямился.
– Погоди. Не высовывайся.
Набережная, залитая лунным светом, казалась сделанной изо льда. Здесь они будут как на столе. «Кушать подано», – Шурка с неприязнью вспомнил сфинксов. Тень Летнего сада укрывала их. Пока еще укрывала. Шурка осторожно выдвинулся. Поглядел. Послушал. Тихо? Задувал над Невой ветер. От этого казалось, что кто-то идет. Или не казалось?
Елена Петровна хохотнула. «Если она спятит прямо сейчас… – нахмурился Шурка. – Завоет, захохочет… Прибежит патруль. Или еще хуже: не патруль».
– Теперь мне все ясно, – объявила она.
«А мне пока не очень», – хмыкнул Шурка.
– Это – провокация, – возвестила Елена Петровна. – Вражеская.
Теперь она говорила уверенно. Теперь уже Шурке было все равно, сошла она с ума или нет. Она – шумела. «Нас услышали, как пить дать, – не сомневался Шурка. – Сейчас подтянутся». Он не хотел знать, кто.
– Массированный залп немецкой пропаганды, – в голосе Елены Петровны звенело возмущение. – Вылазка врага в советском тылу. С целью запутать и запугать население… Враг терпит от нас поражение на фронте, поэтому…
Шурка присел перед Сарой на корточки.
– Слушай меня очень внимательно, Сара. Сейчас мы побежим. Ты и я. Понимаешь?
Кивок.
– Очень быстро побежим. Поняла?
Кивок.
– Я буду держать тебя за руку. А ты меня. Ясно?
Кивок.
– Что бы ни случилось. Что бы ты ни увидела. Что бы ты ни услышала.
Сара слушала, не мигая.
