– Ты сам виноват.
– Я? – Шурка увидел ее честный дубовый взгляд, спохватился – спорить с ней было бессмысленно. – Да, конечно. Я. Хорошо. Я признал факт. Спасибо, что указали. До свидания.
Но топот позади опять нагнал их. Елена Петровна пошла рядом. Шурка делал вид, что не видит ее.
– Пусть знает. Я не поступлюсь принципами ради бытовых удобств!
Она, очевидно, все продолжала спор с Майором. Шурка закатил глаза, но ничего не сказал.
Дорога здесь была твердой и пыльной. Колеи напоминали гребни доисторических змеев, давно окаменевших. Смотреть приходилось во все глаза, чтобы не споткнуться об очередную колдобину. Сара прыгала с края на край. Шумели сосны. В их шуме было что-то безбрежное. Как будто ты в открытом море. И берега не видать. «Свернуть им отсюда было некуда», – успокаивал себя Шурка. Ему уже казалось, что они здесь проходили: те же сосны, те же гранитные валуны, отделанные лишайниками и мхом. Та же трава на обочине. Сосны, сосны, сосны. Зацыкала синица. Та же самая? «А что если мы ходим по кругу?».
С Елены Петровны стала слетать уверенность.
– Ерунда, – сказала она. – Это же дорога. По ней всегда кто-то едет или идет. Мы уже видели отряд. Скоро встретим еще. Объясним товарищам военным. Нам помогут. Подбросят до города.
Шурка не ответил.
– Стой! – схватила она его за плечо. – Точно! В город – туда.
Ноги становились все тяжелее. Руку, которую сжимала Сара, ломило в плече. Голосок синицы бил по голове, как серебряный молоточек. Пип, пип, пип. Сосны, сосны, сосны.
– Идите, – устало предложил Шурка. – Куда хотите.
«Хорошо хоть Сара не ноет», – мелькнуло. Нет, это как раз нехорошо, спохватился. Сколько они уже так идут? Остановился. Присел перед Сарой:
– Устала? Посидим, может? Может, поесть себе что-нибудь найдем и…
Она смотрела на него, ждала.
– …и дальше пойдем.
Она кивнула.
Отлегло от сердца. Шурка похлопал ее по плечу:
– Молодец. Герой. Теперь – привал.
Сошли на обочину. Покачивала гусарскими султанчиками тимофеевка. Шурка вынул травинку, пососал, откусил сочный стебелек. Есть хотелось невыносимо. Пить – еще больше.
Было бы здорово найти ручей.
Он поднял голову: громоздились вверх отороченные мхом валуны. По ним поднимались сосенки, вбегали во взрослый лес. Не заблудиться бы. «Далеко отходить не станем. И сразу обратно на дорогу», – успокоил себя.
– Сара. Смотри, – принялся объяснять. – Я тебя подсажу. Потом влезу сам. Ты, главное, цепляйся, но проверяй, чтобы эти все оборки не оторвались. А то, конечно, мне тогда уже никакая еда не понадобится.
Сара смотрела серьезно: то ли не поняла шутку, то ли она ей не понравилась.
– Ладно. Короче, только не брякнись на меня.
Кивнула. Шурка сложил ладони в замок, присел:
– Ступай.
Но Сара вдруг взмыла вверх, как стояла. Елена Петровна ухнула, крякнула. Для последнего усилия встала на цыпочки, треснули в подмышках рукава.
Сара выглянула сверху.
– Давай тебя тоже подсажу, – предложила Елена Петровна.
Шурка смутился:
– Обойдусь.
Полез, осторожно дергал пучки травы, уступы – крепко ли, – потом подтягивался. Обернулся вниз:
– Идете?
Елена Петровна занесла ногу, схватилась рукой за выступ.
Наверху солнце нагрело пухлые кочки мха. Но дальше, под соснами, полумрак казался прохладным. Земля была рыжей от опавших иголок.
– Гриб, – вскоре возгласила Елена Петровна. Шурке стало досадно, что не он нашел первым. Сара присела на корточки: еще один. Стала снимать иголки с липкой маслянистой шляпки. Шурка нашел еще три, прижатые друг к другу. Первые грибы съели сырыми.
– Маслята, – сказала Елена Петровна, снимая с коричневой шляпки липкую кожицу.
Потом все трое долго сидели на корточках среди низких кустиков – отмахивались от комаров и обирали горьковато-кислую бруснику. Сперва совали в рот все ягоды подряд. Потом только крупные и красные. Потом Шурку ужалило в спину. Отскочила ягода. Обернулся. Сара улыбалась.
Все трое повеселели.
Елена Петровна разглядывала изнанку папоротника, усеянную коричневыми пузырьками.
Шурка вспомнил, что у него есть спички. Можно было развести костер. Нанизать грибы на палочку. Зажарить. Можно бы. Но есть уже не хотелось. Думать тоже. Темно-зеленые кочки казались такими пухлыми, но не болотными, влажными, а сухими.
Шурка мягко опрокинулся назад, выпростал усталые ноги. Не казались. Они были лучше всякого дивана.
Мягко сполз, завалился на бок. «Только минутку». Отсюда Сара казалась великаншей. Вблизи мох был поразительно сложным и полным жизни: настоящие джунгли. Шурка глядел, как одолевает заросли муравей. Долетал голос Елены Петровны: «флора Ленинградской области», слова спутались, как будто язык был иностранным.
Шурка моргнул. Прикрыл глаза. А потом увидел Таню на изнанке собственных век.
…Так отчетливо, до волоска в тоненьких черных бровях, до ресниц над серыми глазами, до бледных веснушек на носу.
Он был одновременно с ней – и ею самой. Чувствовал спиной жесткий стул, а плечами – тяжелое, слишком просторное и жаркое пальто. Глядел перед собой на тощую немолодую женщину в военной форме. Наклонив желтоватое треугольное лицо, женщина заполняла бланк.
Таня наблюдала, как перо клюет в чернильнице, как выводит петли. Наблюдал и Шурка.
Женщина то и дело сверялась с формуляром-образцом.
Вошел мужчина. Брюки у него были заправлены в высокие сапоги, а выше сапог – оттопырены, как уши. На плечах погоны. «Красные», – отметила Таня. Это, впрочем, не говорило ей ничего. «Капитан», – определил Шурка, перелетев разом к мужчине. От его стриженой головы тянуло одеколоном, сквозь ежик волос просвечивала кожа.
– А, пополнение, – поздоровался капитан. – Родину защищать. Похвально.
Поравнялся с женщиной и ей шепнул совсем другим тоном: «Осточертели как уже пигалицы эти. Дома не сидится, не пойму?»
А Тане оскалился в улыбке:
– Любовь к родине огнем горит в твоем сердце! Так?
Таня осторожно улыбнулась в ответ.
Шурка немедленно двинул капитану в морду. Но кулак прошел насквозь, не потревожив даже занавеску позади.
Женщина шепнула ему, наклонив лицо к бумагам: «Я вчера ее уже пыталась отшить. Так она сегодня опять». «Ничего», – едва качнул головой военный, глядел он на Таню приветливо, а прошелестел – зло. «Я ее сейчас так отошью, что забудет сюда дорогу», – услышал Шурка, а Таня сидела слишком далеко.
