Таня махнула на нее рукой и сорвалась дальше. Заметила белый халат. Соколова теребила замок, толкала дверь. В углу рта закушена папироса – последняя, потом она уйдет в операционную.
– Товарищ Соколова! Товарищ Соколова! – не выдержала, закричала на бегу Таня. – Разрешите обратиться!
Та склонила голову: ну?
– Пройтись. Посмотреть. Подышать, – выпалила Таня. – Разрешите? Пока стоим.
Соколова обдумала, пока закуривала. Затянулась, так что ввалились щеки.
– Ну сходи, пройдись, подыши, – выплыло вместе с голубым дымком. – Только от поезда не отходи. Как закончим, сразу мой операционную. Ясно?
– Есть! – и Таня, в чем была, спрыгнула со ступенек. Шаги хрустнули по гравию насыпи. Потом затрещали по опавшим листьям. Как будто она перешла невидимую границу.
Поразилась, глядя в лес: пустой.
Обернулась на поезд. Соколова, стоя в дверях, быстро глотала дым, быстро затягивалась, озабоченно глядела себе под ноги. Таня знала: мысленно проходит сейчас будущую операцию.
Таня сунула два пальца в рот. Соколова подняла голову на свист. Усмехнулась, погрозила пальцем:
– Научила ж я тебя на свою голову.
Таня ответила сияющей улыбкой счастья. Соколова смяла о железный косяк, отбросила щелчком на насыпь. Помахала Тане рукой.
– Далеко не уходи, – напомнила.
Дверь осталась открытой: пустой удивленный рот.
Таня хрупала по сухим листьям.
Вокруг Ленинграда такого не было. Таня задрала голову: что за деревья? Не только вокруг Ленинграда, нигде она такого раньше не видела.
Таня вертела головой. Не видела даже птиц. Главное, даже не слышала! Лес и без птиц? Именно: пустой. Как дворцовый зал. Вверху клубилась и мерцала зеленая крыша. Вниз уходили мощные колонны. Воздух был сумрачным, коричневато-зеленым. Тане казалось, что она под водой. Только солнечные стрелы насквозь. А на земле – ничего. Ни травы, ни цветов, ни кустов, одни жухлые листья. Таня уловила мерцающее движение на краю глаза. Успела: черная птица уже скрылась в мощном зеленом этаже. Дрозд? Или ворон.
В звонком хрусте сухих листьев, в шорохе, шелесте тонули все остальные звуки.
Как будто Таня шла с подушкой на голове, а подушка была набита новогодней фольгой.
Иногда попадались молодые деревца. Иногда – лопухи, огромные, как зонты. «Счастливчики, которым удалось поймать себе немного солнца», – поняла Таня.
В лесу было не утро, не день, не вечер. Сумрак. И пустота. Было не по себе.
Таня обернулась. Зеленые вагоны еще виднелись за колоннами-стволами.
«Я далеко не отойду», – успокоилась она. Земля, усыпанная листьями, стала забирать вверх. Небольшой холм. Можно взобраться. Посмотреть, что там. А потом назад.
Она стала взбираться, почти касаясь руками земли, вернее, листьев – свернутых в трубочки, похожих на старые коричневые перчатки. Они с хрустом лопались под ее ногами.
Таня одолела последний подъем, упираясь руками в гудящие колени. Наконец, распрямилась. И чуть не захохотала. Ягоды!
Казалось, кто-то хватил оземь полную горсть – брызги во все стороны. Черника? Таня сорвала сизую, как будто припудренную ягоду. Раздавила языком. Черника! После картошки, картошки, картошки. Вкус был… Ну какой вкус может быть у спелой черники, когда все последнее время ел одну картошку? Дивный!
«С вариациями», – поправилась Таня: картошку печеную и картошку вареную. Иногда пюре. Она плюхнулась на колени и, шурша ими по листьям, принялась рвать, горстями пихать в рот ягоды.
Обернулась. Поезд еще виднелся за колоннадами стволов. Ну или ей показалось, что еще виден.
«Девочки… Девочки-то обрадуются!», – с нежностью спохватилась она. На кустиках ничего не было. Таня провела по ним рукой, пригибая, осматривая.
«Вот правда дура», – обругала себя. Всё сожрала. Да нет. Не может такого быть. Это же лес. Нельзя сожрать все ягоды в лесу.
Надо просто посмотреть вокруг.
Где одни кустики, там найдутся и другие.
Таня захрупала по листьям дальше.
И не ошиблась!
Здесь уже не казалось, что кто-то с размаху кинул горсть ягод. Здесь казалось, что кто-то набрал корзину ягод. А потом опрокинул на землю. Нет, две корзины!
Ягоды были сплошь, как два больших чернильных пятна. Достаточно и для девочек, и для товарища Соколовой. Да вообще, на компот всему поезду!
Таня бросилась к ним. И тут же потеряла опору под ногами.
С хрустом посыпались за ней вниз листья. Треснула по заду земля, так что клацнули зубы.
«Вот черт», – выругалась Таня. Перевернулась на четвереньки. Пахло сладковато и душно. Вверху шуршал зеленый полог. Наверное, какой-то зверь вырыл себе здесь ночлег. «Поближе к еде. Не дурак», – Таня выпрямилась. Края ямы доходили до груди. Она задрала ногу. Ей показалось, вдали треснули, залопотали… «Выстрелы?» Или хозяин лежбища возвращается обратно, трещит лапами по сухим листьям? Прислушалась. Тихо. Подтянулась, выбросила себя через край. Крутанулась на животе. Встала, отряхивая листья. «Хорошо, ничего себе не вывихнула». Теперь ягоды были ее и только ее.
Таня принялась быстро расстегивать гимнастерку. Стащила через голову майку. Опять сунула руки в гимнастерку, неприятно поежившись: под мышками мокро.
Завязала на майке узлы. Получилась сумка. Таня положила ее на землю. Принялась работать обеими руками. Лопались листья, в ушах стоял треск, руки рвали ягоды, а ошалелые глаза уже примечали следующие. Только раз Тане показалось, что она опять услышала отдаленное лопотание выстрелов. Подняла голову. Глухое эхо металось между стволов-колонн, как ослепшая в дневном свете сова. Может быть, близко. Может, далеко. Может, очень далеко. В конце концов, линия фронта осталась где-то там. Опять стало тихо. Стучало только ее сердце. В глазах прыгали ягоды, ягоды, ягоды. Руки дрожали. Майка была почти полна. На ткани проступили фиолетовые и розовые пятна от ягод, раздавленных собственной тяжестью.
Очень тяжелая. Мышцы напряглись. «Хорошо, что я насобачилась тягать ведра».
Радость добытчицы охватила Таню. Она стояла на гребне холма, как на постаменте.
За стволами проглядывали зеленые бока поезда. Таня чуть присела, для устойчивости. Пощупала носком землю. Спускалась осторожно. Не дай бог оступлюсь на этих поганых листьях: покачусь мордой вниз. Точно все ягоды передавлю.
Главное было – не ускорять шаг, а холм так и подгонял.
Но удержалась. Двигала ступнями медленно, как чугунными утюгами. Холм кончился.
Выпрямилась. Выдохнула. Уши горели. В груди стучало. В сумраке леса, казалось, не хватало кислорода. Руки взмокли. Таня поудобнее перехватила узел. Закинуть бы на спину. А нельзя: передавятся ягоды. Но все же по плоской земле идти было легче, чем спускаться вниз.
