Он раздавил окурок в жестяной банке из-под американской тушенки.
– Может, спаслись, – пробормотал дядя Яша. – Может, музейщики успели их спрятать.
– Не знаю, – покачал головой военный. – Ты ж видел, что энкавэдэшники принесли.
Дядя Яша покосился на потрепанную фотографию, она была скрепкой пришпилена к листам бумаги, усеянным фиолетовыми буквами, крупно выделялось «Протокол допроса». На черно-белой фотографии золото сверкало, будто лед. Дворец был серым: уже разрушен. Самсон странно и празднично блестел на фоне шершавых руин, лев его казался котенком. Двое позировали, как будто приехали отдыхать сюда в воскресный день. А может, не как будто. Юноша в серой форме с паучками свастик обнимал девушку в шелковом платье, оба улыбались. Дядя Яша сам снимал копию с этого допроса. Он помнил всё, что печатал.
– Она говорила, это сорок третий год.
– Она что угодно теперь скажет, – безотрадно махнул рукой военный. – А кто-то видел, как Самсона грузили на корабль. И тоже божится – с подписью и печатью.
Закурил следующую папиросу:
– Ладно. Поехали дальше.
Но дальше не поехали. В дверь просунулась коротко стриженная голова:
– Вас к телефону.
Военный шагнул к двери.
– Не вас. А вас. Говорит, дочка ваша с крыши сигала.
Дядя Яша побледнел. От волнения он забыл, какая нога настоящая, уперся в пол сперва протезом, плюхнулся обратно на сиденье. С досадой исправил ошибку. Вскочил, и уже на бегу:
– Разрешите?
Военный кивнул.
– Спасибо, что побыли с ней, – искренне поблагодарил соседку дядя Яша. Та только махнула рукой: мол, ничего.
– На то соседи и есть!
Сара стояла и спокойно смотрела перед собой. Из-за пояса рейтуз торчала кукла: грязный узелок с угольными точками-глазами.
– Сара.
Черные глаза спокойно встретились с его. В них не было ни страха, ни раскаяния, ни вины. Только обычное безмолвное спокойствие. «Да ну, конечно же, она не собиралась прыгать с крыши, бред», – торопливо подумал он.
Тетя Дуся снова высунулась:
– Да вы уж не ругайте ее. Дети шастают, такая их порода.
«Когда некому присмотреть», – закончил за нее дядя Яша. Привычно уколола вина. Ну а что он-то может сделать? Целый день на службе. Дядя Яша почувствовал, как натягиваются нервы. «Ну и урод», – вдруг подумал о кукле. Кашлянул.
– Сара. Лазить по крышам нельзя.
Ну а что он еще мог сказать? Он же целый день на службе.
Кивок в ответ.
Тетя Дуся всплеснула руками:
– Ой. Совсем забыла! У вас в комнате ждет!
– Ждет до сих пор?
Дядя Яша удивился. На попутке в кабине он добрался до Ленинграда. Потом телепался в трамвае. Сумерки стали синими. А пожарная, выходит, всё сидела ждала? В их комнате?! «Делать ей, что ли, больше нечего?» – разозлился он.
– Ладно. Поговорим.
Дядя Яша сердито толкнул дверь.
– Здравия желаю, – встретило его.
– Здравствуйте, – уставился дядя Яша.
Девушки в каске не было. За столом, заложив ногу в сапоге на другую, его ждал участковый милиционер Пархоменко. Сара бесшумно вытянула свою руку из дяди Яшиной и скользнула за ширму.
Напротив милиционера за столом сидел Бобка.
Пархоменко приподнял со стула зад, кивнул, сел обратно, скрипнула портупея, скрипнули друг о друга начищенные голенища. Фуражка Пархоменко лежала на столе. Бобка рассматривал круглые подпалины на столешнице и свои собственные руки, соединенные замком: пошевеливал пальцами.
– А я насчет ножичка, – обогнал вопросы Пархоменко. Бросил на Бобку взгляд, но сколько ни пучил глаза, не смог поднять на себя Бобкиного.
– Какого? – промямлил дядя Яша.
Пархоменко приподнял зад, сунул руку в карман брюк, выловил, бросил на стол железную лодочку. Бобкины пальцы замерли.
– Вот этого.
Теперь Пархоменко уставился на дядю Яшу. Но и его взгляда не поймал. Дядя Яша разглядывал нож. Рукоятка была плотно обмотана проволокой в три цвета. Работа была по-своему артистичной, со вкусом, – некстати оценил дядя Яша.
– Ну, – пригласил Пархоменко Бобку, – рассказывай.
Дядя Яша стоял и видел Бобкину шею, торчавшую из воротничка. Маковку на коротко стриженной голове. Бобка не покраснел, не заплакал. Он сказал:
– Выменял.
– У кого? – демонстративно глядел на дядю Яшу Пархоменко. Похоже, он уже знал ответ. И это был такой ответ, который дяде Яше не понравится.
Дядя Яша тут же вспомнил школу: серое унылое здание (а есть не унылые школы вообще, в мире, в природе?), гвалт мальчишек. Мальчики и девочки учились раздельно. Многие говорили, что дисциплине у мальчишек это не помогало, и дядя Яша был согласен. Но двое против Бобки? Даже если Бобка кругом не прав?
– Послушайте, – обернулся дядя Яша к Пархоменко.
– У кого?! – приподнял рыжие усы тот. «Вот таракан. Расселся. И командует», – с неприязнью подумал дядя Яша. Да, нож – не игрушка. Но в самом деле: не украл же. Просто выменял. Дядя Яша поспешил Бобке на помощь.
– Послушайте, товарищ Пархоменко, это же всего лишь…
Но Бобка склонился еще ниже.
– Не слышу! – перегнулся к нему через стол Пархоменко. Выпрямился. – Слышали?
Снова к Бобке:
– У кого – еще раз?
– У немца, – подтвердил Бобка.
– У кого?! – изумился дядя Яша. Он ухватился за соломинку: в смысле – у учителя немецкого языка. Мысли заметались. Кто сейчас – сейчас! – учит детей немецкому? Ну предположим! Говорят же про учительницу английского: «англичанка».
– У пленного. Немца, – развеял все сомнения Пархоменко.
Дядя Яша сел, как подкошенный. Оба не сводили с Бобки глаз. Пархоменко – негодующих, праведных. Дядя Яша – изумленных. Он даже прикрыл ладонью рот. Спросил из-под пальцев:
– На что ты его поменял?
– Вы что, не слышали? У пленного немца! – попытался вернуть разговор в нужное русло милиционер Пархоменко.
– На хлеб.
– Пленного врага прикармливает, – перевел Пархоменко.
– А где ты его взял? – дядя Яша был так ошеломлен, что ни рассердиться не смог, ни встревожиться. А тревожиться стоило: все-таки немец, все-таки враг, а Бобка, можно повернуть, содействует врагу. Но голос дяди Яши звучал мягко.
– Ножик? – с надеждой поднял лицо Бобка.
– Немца.
Бобка опять потупился.
– На бывшем ипподроме бараки стоят, – ответил за него Пархоменко. – Ну, сам дальше расскажешь?
