Мои пальцы находят шов на моем пальто и беспокойно теребят его. Справившись с собой, я откликаюсь:
– Хорошо. А как ты, папа?
– Неплохо, дочка, – отвечает он, – совсем неплохо. Я был в саду, у нас начинается дождь. У вас идет?
Я смотрю в окно кафе. Небо нахмурилось – похоже, что пойдет.
– Пока нет, – отвечаю я.
– Как Эндрю?
Я прикрываю глаза. Как он умудряется выдавать это всякий раз, если мы с Эндрю расстались два года назад?
– Хорошо, папа. С Эндрю все хорошо.
– Ладно, – рассеянно бормочет он. Я уже начинаю думать, что Оливия дома. Когда она рядом, мне то и дело приходится привлекать папино внимание, и общение начинает походить на перетягивание каната.
В один из первых дней их отношений я спросила отца, можно ли увидеться с ним наедине, и, к моему удивлению, он согласился. Но когда я приехала в кафе, Оливия стояла у стола, листая перед отцом меню и нетерпеливо ожидая его выбора.
– Я думала, что она не придет! – не удержалась я, присаживаясь, когда она ушла делать заказ.
– Но ты же не против, милая? – улыбнулся папа с такой непринужденностью, будто и понятия не имел о существующей проблеме, а если и знал, то просто был не способен противостоять ей.
В конце концов победа осталась за его новой женой. Приз достался ей. Или это я сдалась, не видя смысла бороться? Если он захотел оставить маму ради этой женщины, я уже ничего не изменю.
– Пап, послушай, я снова на Эвергрине, – сообщаю я и жду его реакции. Одним из непререкаемых условий Оливии было забыть обо всем, что было у отца до нее, поэтому разговоры об острове у нас прекратились много лет назад.
– Да? Что ты там делаешь?
– Ты смотрел новости в выходные? – спрашиваю я. – Ты знаешь, что случилось?
– Новости… – отец запинается.
– Об Эвергрине, – подсказываю я, – по телевизору. На острове нашли тело.
– Не помню, чтобы я включал телевизор в последнее время, – признается папа.
– Но ты в курсе, что произошло? – продолжаю я. – О найденных останках?
В трубке повисает тишина.
– Кажется, я что-то слышал, – вспоминает наконец отец. – Ко мне кто-то приходил поговорить об этом.
– На границе нашего сада и опушки леса нашли давно закопанное тело, – терпеливо объясняю я, понизив голос, чтобы оставшиеся два посетителя кафе меня не услышали. – Папа! – настойчиво зову я чуть громче. – Ты меня слышишь?
– Да, дорогая. Дождь разошелся не на шутку, и мне нужно пойти снять с веревки белье.
– Какое белье? – изумляюсь я. – Ты знаешь, что полиция уже установила, чьи это останки?
– Нет, – отвечает он уже увереннее. – Нет, детка, я этого не знал.
Я делаю паузу, однако папа ни о чем не спрашивает.
– Это Айона, – не выдерживаю я. – Помнишь Айону?
– Да, – мрачно говорит отец. – Я помню, как она… – он не заканчивает фразу. – А домик на дереве еще цел? – вдруг интересуется он. – Я строил его для вас. Тебе и Дэнни там очень нравилось.
– Цел, – без запинки вру я.
– Я старался, – в его голосе угадывается улыбка. – Ваша мама волновалась, что он рухнет, но готов поспорить, ни одна дощечка не отошла.
– Так и есть, папочка, – произношу я, подавив боль.
– Ты даже хотела там ночевать, – продолжает он.
– Было однажды, – грустно улыбаюсь я. – Но ночь выдалась холодная, и я не выдержала до утра.
Значит, мы действительно были счастливы на острове. Я ничего не путаю.
– Мы прожили там прекрасные времена, – тихо говорю я.
– Да, дорогая, ты права.
Так зачем же мы уехали?
– Папа, – начинаю я, – в конце лета ты сказал Бонни, что отвез Айону на материк.
Пауза.
– Я так сказал?
– Ты хорошо помнишь, что она уехала? Ее вызвали к заболевшей родственнице.
В трубке слышится какое-то звяканье, и я представляю, как отец что-то ищет в ящиках комода, думая совершенно о другом. Звяканье стихает.
– Да, я ее отвез, когда ей понадобилось уехать.
– А потом она возвращалась?
Затаив дыхание, я жду ответа.
– Нет, дорогая, – отвечает папа. – По-моему, больше она не возвращалась. Стелла, я не могу найти свою… – Он замолкает. – Ну, эту штучку, которая крутится. – Папино огорчение растет, и я понимаю, что сегодня больше ничего не добьюсь.
Сдерживая слезы, я прощаюсь. Это слезы ожесточения, гнева и отчаянного желания докопаться до истины, но вместе с тем во мне живет страх, что правда может мне не понравиться.
Ты мне лжешь, папа.
Еще в начале лета я бы не поверила, что такое возможно. Только не мой отец, самый честный и прямой человек из всех, кого я знала. В нашем сегодняшнем разговоре я снова увидела черты прежнего папы. Когда у него диагностировали деменцию, бо́льшая часть его личности была уже безвозвратно утрачена, однако сегодня многое словно вернулось. Когда отец говорит о нашей прежней счастливой жизни на острове, мне трудно поверить, что он способен лгать.
Выйдя из кафе, я полной грудью вдыхаю свежий воздух. На лицо падают капли дождя, и несколько мгновений я растерянно стою среди магазинов, не зная, куда направиться.
Дождь льет сильнее, и улица пестрит яркими пятнами зонтов, сквозь которые я вдруг замечаю Мэг. Она кричит что-то резкое в лицо своей матери, ожесточенно жестикулируя.
Эмма стоит с бесстрастным видом, будто принимая все, что бросает ей дочь. Не желая обнаружить себя, я иду вслед за двумя девушками, укрывающимися под большим розовым зонтом, и незаметно приближаюсь к Мэг и Эмме.
– Когда это закончится? – орет Мэг, и в ее голосе слышится страх. – Держись от него подальше!
Эмма не произносит ни слова, как вдруг юные особы впереди меня неожиданно ныряют в магазин и я оказываюсь прямо перед Эммой и ее дочерью. Эмма таращится на меня, а Мэг, всплеснув руками, кричит, что с нее хватит, и бежит прочь.
– Эмма, все в порядке? – решаюсь вмешаться я.
Ее лицо совсем мокрое от дождя, но я разглядываю слезы, наполняющие ее глаза.
– Тебе нехорошо?
Она едва заметно качает головой и идет в противоположную сторону, оставив меня одну под дождем, с намокшими волосами. Вода струйками стекает по моей шее.
Чем быстрее я покину этот остров, тем лучше.
Когда я возвращаюсь в пансион, Рэйчел при виде меня перестает рыться в ящиках бюро.
– Снимите обувь, вы оставляете лужи на полу! – возмущается она, настороженно глядя на меня.
