Жаль, что я не могу напомнить ей поговорку о крови и воде, когда речь заходит о Дэнни.
Ключи Люка позвякивают в его руке.
– Ты же знаешь, это был не тот случай, когда я не хотел быть рядом с ней.
– Знаю, – подтверждаю я, хотя мне не нравится, что зять говорит в прошедшем времени.
Люк хмурится, глядя себе под ноги и отшвыривая камушек носком ботинка.
– По-моему, она снова начала пить, – вдруг произносит он. – Конечно, я не знаю наверняка, она никогда не признается мне в этом, тем более что Бонни научилась отлично это скрывать.
– Черт. Вот черт. – Глубоко дыша, я запрокидываю голову. Я заметила сегодня в ее действиях что-то неправильное, однако не хотела даже предполагать худшее.
– Прости, Стелла, но я не мог промолчать. – Люк качает головой, и в глазах у него блестят слезы. – Я знаю, что тебе сейчас не до этого.
За все эти годы я не раз уходила от сестры с тревожным чувством, что все опять катится под откос. Когда Бонни выходила из реабилитационной клиники, в ее первые недели трезвости я постоянно была на взводе. Я всегда знала, когда она снова срывалась, выпивая стаканчик, по характерным признакам, которые легко считывались: на лице Бонни появлялось виноватое выражение, а ее пальцы вечно что-нибудь теребили из страха, что ее разоблачат. С годами, когда сестра избавилась от своей зависимости, читать знаки стало сложнее, хотя я никогда не переставала наблюдать.
В другое время я бы уделила этому больше внимания.
Вернувшись домой, я захлопываю за собой входную дверь, злясь на себя и еще больше на Бонни. Последнее, что мне сейчас нужно, – чтобы все мое внимание сосредоточилось на ней одной. Я бешусь от навязчивой мысли, что именно с такой целью Бонни это и делает. Сейчас я нужна Дэнни.
Рухнув на кровать, я окидываю взглядом фотографии в моей комнате. Снимки из прошлого смотрят на меня.
Мы с мамой на пляже – ветер развевает наши волосы над головами, и мы хохочем, глядя друг на друга.
Вот мы с папой на пристани – он присел на корточки, чтобы быть вровень со мной, и широко улыбается. У нас обоих в руках мороженое, мы сидим, прижавшись щеками друг к другу, и на носу у меня белое пятнышко от папиного рожка, которым он в шутку мазнул меня.
Почти на всех снимках папа в клетчатой кепке, той самой, которую мама подарила ему на день рожденья. Он поклялся никогда не снимать ее и, насколько помню, надевал ее каждый день. Кепка была на нем и в тот раз, когда я видела его с Айоной, и это делает его обман еще тяжелее.
Я отворачиваюсь, переведя взгляд на фотографию на каминной полке: мы с Джилл стоим, так крепко сплетя руки, будто охраняем нашу неразрывную дружбу.
Вот Бонни, Дэнни и я чинно выстроились друг рядом с другом, словно нас не связывает ничего, кроме общей крови.
А вот мы с Дэнни в домике на дереве. Я покатываюсь со смеху, видимо над какой-то маминой шуткой, а Дэнни, как всегда, сидит с бесстрастным видом и смотрит куда-то вдаль.
Я поворачиваюсь на бок, подтягивая к себе колени и обхватив их руками, и закрываю глаза, чтобы больше не видеть фотографий. Стены будто надвигаются на меня, и я чувствую, как мне трудно дышать.
И уже не в первый раз я завидую Бонни, что у нее есть то, что позволяет ей забыться.
На следующее утро я звоню папе: нужно поговорить о Дэнни.
– Это я, Стелла, – говорю я, когда трубку снимает Оливия.
– О Сте-елла, – длинно выдыхает она, словно получив удар в живот. – К нам приходила полиция, они хотели допросить твоего отца! Твой брат арестован за убийство.
– Знаю. Именно поэтому я и звоню.
– Я сказала им, что Дэвид ни в коем случае не будет с ними говорить. Он болен, у него де-мен-ци-я! – кричит Оливия, будто мне ничего не известно об этом. – Они говорят, что могут пригласить к нему врача и совершеннолетнего представителя, но не меня, – продолжает она. – Якобы это должен быть кто-то посторонний!
– Вы говорили об этом с папой? – интересуюсь я.
– Он же все путает, он как в тумане. По-моему, полицейских он разочаровал.
– Что он вам сказал?
– Ничего, он отказывается разговаривать на эту тему. Как я ни пытаюсь, он замыкается в себе, и я не знаю… – Она замолкает и добавляет тише: – Не знаю, не нарочно ли он это делает.
– Могу я поговорить с ним?
– Нет, – слишком резко бросает Оливия, но поясняет: – Я же говорю – он нездоров. Сегодня еще не вставал. У него истощение. – На какое-то время мы замолкаем. – Если твой брат… Если он сделал то, в чем признался, то Дэвид должен был знать, правда? Он бы знал?
– Не уверена, – отвечаю я, не сомневаясь, что так оно и было. – Есть шансы, что Дэнни этого не совершал.
– Ума не приложу, что мне делать, – продолжает Оливия, будто не слыша меня, и я отмечаю, что впервые застаю ее в таком состоянии, когда она принимает мою поддержку и не скрывает своей беспомощности.
Несмотря ни на что, я этому рада. Заверив ее, что все образуется, я прошу передать папе, чтобы он позвонил мне, как только сможет.
Я вешаю трубку, но сразу успокоиться не получается. Сегодня пятница, и в первой половине дня я должна быть в офисе для встречи с новым клиентом.
Однако существует слишком много вопросов, которые не дают мне покоя. Я расхаживаю по кухне взад и вперед, готовя завтрак и забывая на ходу, что я делаю. Как я смогу быть полезной для своих клиентов, если мои мысли до сих пор занимает фраза Бонни: «Айона любила сочинять истории».
Я начала понимать, что если Айона приехала на Эвергрин не с целью учебы, значит, она замышляла нечто важное.
В конце концов я решаю поехать к отцу, когда закончу работу. Мы должны поговорить с ним с глазу на глаз: только он может дать мне недостающие кусочки головоломки.
Остров Эвергрин
23 августа 1993 года
Мария не сдавалась. Несмотря на уклончивые ответы Айоны, она пообещала себе, что сделает все возможное, чтобы узнать о девушке как можно больше. Уже тогда она чувствовала – выяснить, что Айона делает на острове, жизненно важно для безопасности их семьи.
Но к концу августа Мария почти не продвинулась в своем предприятии. В тот день она переправилась утренним паромом на материк и бродила по гавани, наблюдая за людьми, рассматривая дорогие яхты и прогуливаясь по магазинам. Она приехала одна и была погружена в свои мысли, когда вдруг в одном из переулков заметила Айону, свернувшую в магазин одежды. За ней шла еще одна девушка, однако с того места, где Мария стояла, ей не удалось разглядеть, кто это был. Забавно, но она вдруг вспомнила о Бонни – что ее дочь сейчас делает без любимой подруги?
Несмотря на предположение Дэнни, что Бонни уже не так счастлива в обществе Айоны, дочь снова ходила за подругой тенью, хотя их дружба теперь действительно казалась более односторонней, чем раньше.
