Я собираюсь сказать ей, чтобы она не волновалась – до утра я останусь здесь. И что мысль объясняться с Бобом меня пугает, однако у меня нет выбора. Вместо этого я ничего не говорю, и очередной раскат грома с грохотом врывается в комнату.
Без четверти девять Энни объявляет, что идет спать. Она ставит свечку на стол у дивана и напоминает, чтобы я потушила ее, прежде чем засну. Я даю обещание, но она нерешительно топчется в дверях, поэтому я делаю вид, что укрываюсь одеялами и блаженно вытягиваюсь на диване. Энни уже собирается уйти в свою комнату, когда ее внимание привлекает фонарик на тумбочке. Она подходит и забирает его. Мое сердце замирает.
– Спокойной ночи, – говорит она, снова задерживаясь. Я чувствую, что Энни все еще беспокоится, что я могу попытаться улизнуть из дома в такую погоду, и я еще глубже зарываюсь в одеяла.
Ноги Энни в мягких тапочках медленно поднимаются по деревянным ступеням. Каждые несколько минут небо высвечивается вспышками новых молний, ворчит гром, и всякий раз пламя свечи колеблется, угрожая оставить меня в темноте.
Я закрываю глаза. Мне совершенно не нравится идея идти куда-то в грозу, однако ничего не поделаешь. Есть только два человека, способные ответить на мои вопросы, и мне необходимо поговорить с ними до наступления утра. До того, как время Дэнни истечет.
Над моей головой скрипят половицы, и я жду, пока на втором этаже все стихнет, чтобы поискать другой фонарик. Однако шаги Энни нескончаемы. Я слышу их на лестничной площадке, затем они исчезают в комнатах, а позже снова возвращаются в гостиную, и в какой-то момент я засыпаю.
Новый мощный раскат грома будит меня, и я резко сажусь на диване. Свеча теперь превратилась в маленький огарок. Завернувшись в одеяло, я на цыпочках выхожу в холл и прислушиваюсь, но сверху не доносится ни звука. Взяв себя в руки, я начинаю рыться в ящиках стола и кухонных шкафах: когда мы жили на острове, в нашем доме было не меньше десятка фонариков. С наступлением сумерек ими пользовались все, и я знала, что у Энни должны быть еще.
В коридоре я останавливаюсь у запертой двери с торчащим в замке ключом. Я не помню, чтобы когда-нибудь бывала в кладовой комнате за этой дверью, и, не удержавшись, открываю ее. Посреди комнатки стоит массивный деревянный стол, а по стенам тянутся книжные стеллажи, захламленные всякой всячиной.
Прежде чем войти, я проверяю лестницу, ведущую на второй этаж. Свечной огарок в руке грозит погаснуть. Поставив его на стол, я исследую выдвижные ящики и, осматриваясь, замечаю наконец на верхней полке коробку с двумя фонариками.
Включив больший из них, я с облегчением выдыхаю – комнату заливает яркий свет, и я уже собираюсь выключить фонарь, когда рядом с подносом замечаю коробку с фотографиями.
Мое внимание привлекает верхний снимок: молодая Энни смотрит в камеру, держа на руках младенца. Я беру стопку фотографий и принимаюсь перебирать их. Вот того же ребенка держит моя мама. Приглядевшись, я понимаю, что это Бонни. На обороте фотографии выведены имена с указанием даты: 30 марта 1976 года. Значит, Бонни тут меньше двух месяцев.
Все остальные снимки тоже относятся к моей семье: мама с Бонни, несколько фотографий Дэнни и меня в раннем детстве. Я откладываю их в сторону и уже собираюсь взять остальные, когда меня останавливает звук за стеной.
Схватив фонарик, я на цыпочках выхожу в коридор, тихо прикрываю за собой дверь и выжидаю секунду, после чего бесшумно снимаю с крючка плащ. И только у выхода я замечаю белый конверт, лежащий на полу в нескольких футах от щели для писем. Мое имя выведено на конверте черными заглавными буквами. Я торопливо вскрываю его, вынимаю листок бумаги.
«ТЕБЕ БЫЛО ВЕЛЕНО УЕХАТЬ ОТСЮДА.
ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ»
Я распахиваю дверь, в панике водя фонариком по сторонам, однако у крыльца никого нет. Кто бы это ни был, ему не только известно, что я вернулась, но он еще и знает, где меня найти.
Кто-то пытается остановить меня, мешая докопаться до правды. Стиснув зубы, я выхожу в бушующую грозу, оставив Энни одну наверху.
Остров Эвергрин
7 сентября 1993 года
В голове Марии творился полный сумбур. Она была так решительно настроена поговорить с Бобом о Джилл, что даже не задумалась о последствиях.
Мысленно она вновь и вновь возвращалась к разговору с Айоной, и если бы не конфликт с Бобом, она предупредила бы его, что Айона представляет собой угрозу.
Но откровение Стеллы вытеснило все, и Мария действовала инстинктивно. Теперь она почти раскаивалась в этом, не в силах избавиться от тревожной мысли, что ей самой придется что-то решать с Айоной.
Она остановилась у кухонного окна, наблюдая за Дэвидом сквозь деревья в конце сада. Глубоко вздохнув, Мария задумалась – не рассказать ли ему обо всем, что она выяснила, чтобы посоветоваться, как им быть дальше.
Довериться мужу, конечно, было правильным решением, но когда Дэвид задержался у подножия домика на дереве, запрокинув голову и разговаривая с кем-то наверху, Мария вдруг схватила ключи и выбежала с черного хода, прежде чем он заметил ее. Сейчас ей больше пригодится совет другого человека.
Дэвид дождался, пока все трое его детей разойдутся по своим комнатам лечь спать, и только когда двери за ними плотно закрылись, попросил Марию присесть в удобное кресло в гостиной.
– У тебя измученный вид, – сказал он. Дэвид обычно беспокоился о жене, однако сейчас не это было его главной заботой. – Чем ты сегодня занималась? – спросил он, хотя отлично знал ответ. Он заметил, как Мария торопливо вышла из дома, и проследил за ней до опушки леса, где он увидел, как она вбежала в дом Энни.
Жена взглянула на него расширенными от страха глазами. Раньше Дэвид просто сел бы с ней рядом и обнял, но сейчас он продолжал стоять у камина, сложив руки на груди и широко расставив ноги. Он знал, что жена заметит это. Он хотел, чтобы она заметила.
Мария ничего не ответила, и Дэвид сказал:
– Я был с Айоной.
Он не сомневался, что это ее заинтересует.
Мария резко открыла рот:
– Что ты там…
– Она всего лишь ребенок, Мария, – перебил Дэвид. – Совершенный ребенок. Тебе не следовало бегать к Энни.
– Я не бегала, я… – Она замолчала, поняв, что ее разоблачили.
– Я твой муж. Ты должна была сначала прийти ко мне. И мы бы поговорили об этом.
– Я пыталась, Дэвид, – сказала она. – Ты сам знаешь, что пыталась, только ты никогда не слушал.
– Ты не пыталась.
– Много раз за это лето я говорила тебе – что-то неладно, нечисто, мы ничего не знаем об Айоне, а ты только отмахивался от меня и убеждал, что мне не о чем волноваться. Только на этот раз проблема была, Дэвид.
Он со вздохом отвел глаза: на сей раз жена оказалась права. Дэвид присел в соседнее кресло:
