– Нет… Я не знаю! – кричит отец. – Мы поступили неправильно. Неправильно! А ваша мама никогда этого не видела.
– Но вы же вместе приняли решение! – завожусь я. – Почему ты винишь во всем одну маму?
Я хочу, чтобы он искал оправданий того, что они сделали, а не сожалел об этом. Я хочу слышать, что у них не было выбора, потому что они полюбили Бонни и хотели дать ей нормальную жизнь. Мне неприятно слушать, как отец хнычет в трубку о том, что они не должны были забирать Бонни.
– Конечно, вместе. Конечно, – повторяет он уже спокойнее.
– Но почему? – умоляю я. – Пап, зачем вы это сделали?
– Мы были молоды и очень хотели семью, а твоя мать потеряла двоих детей, и мы испугались… – он замолкает, – …что своих у нас больше не будет. Видит Бог, я люблю Бонни. Но мы совершили ошибку. Бонни уже знает?
– Пока нет, – огрызаюсь я. И я буду тем, кто ей скажет об этом, да, папочка? Это должен был быть ты, однако ни один из вас так и не набрался смелости.
Я стискиваю свой мобильный до боли в пальцах. Кровь кипит в жилах, обжигая кожу. Меня злит, что отец так и не сказал мне тех слов, которые я так жаждала услышать. Я хотела от него того, что я увидела в Руфи, – глубокой веры в правильность ее решения. Убежденности, которую я, должно быть, увидела бы в маме.
– Это была не Мария, а я, – папа снова рыдает в трубку. – Я рассказал Айоне о том, что мы совершили.
– О Боже… – произношу я, когда пронзительный голос Оливии оглушает меня.
– Не знаю, что у вас происходит… – начинает она, и я понимаю, что папы сегодня мне больше не услышать.
– Ничего не происходит, – огрызаюсь я, нажимая отбой.
Только теперь я вижу отношения моих родителей в истинном свете. Мне представляется, как они сидят передо мной, а я рисую портрет их брака. Я хорошо вижу, что они не могли оставаться вместе после всего, что произошло.
Они сделали то, в чем никогда не могли согласиться между собой. Это заставило папу так мучиться чувством вины, что он с облегчением выложил правду первой встречной, в то время как мама прилагала все силы к тому, чтобы оберечь семью. У них попросту не было шансов сохранить брак.
Десять минут спустя тишину в квартире пронзает дверной звонок. Думая, что это Бонни, я натягиваю джемпер и открываю дверь, но вижу на пороге детектива Харвуда.
– Простите, я поднял вас с постели, – извиняется он, поглядывая на мои пижамные брюки. На его щеках проступает румянец. – Я хотел кое-что принести… Как вы себя чувствуете? – спрашивает он, спохватившись, что следовало сначала позвонить.
Правда в том, что физически я чувствую себя намного лучше, но к новому допросу еще не готова.
– Все время хочу спать, – жалуюсь я. – И тошнит, – добавляю я для эффекта.
Харвуд явно огорчается.
– А я надеялся, что мы закончим нашу беседу, мисс Харви. Энни Уэбб начала говорить.
Должно быть, он понимает, что новость взволнует меня, и я не в силах этого скрыть, когда принимаюсь нервно барабанить пальцами о дверной косяк.
– Я очень рассчитывал на то, что вы вспомнили ваш разговор, – продолжает детектив.
Я слегка качаю головой. Детектив вздыхает и подает мне какой-то пакет.
– Что это? – спрашиваю я.
– Ваш брат просил передать его вам. Мы нашли это в доме мисс Уэбб. Дэниэл отказался его забирать.
Я заглядываю в пакет и вынимаю старый альбом с рисунками Дэнни.
– О! – вырывается у меня. Мои пальцы скользят по обложке. – Он хочет отдать это мне? – переспрашиваю я, взглянув на Харвуда. – Спасибо. Огромное спасибо!
Детектив и понятия не имел, как много это для меня значит.
– Мисс Харви, – начинает Харвуд, невзначай отступая на шаг, как будто собирается сказать мне что-то малозначительное. – Энни Уэбб утверждает, что это был несчастный случай и она не хотела убивать Айону Бирнс. Мне действительно важно, чтобы вы вспомнили, не прозвучало ли чего-то противоречащего этому заявлению в вашем разговоре два дня назад.
Он явно не сомневается, что прозвучало.
Если Энни говорит, что это был несчастный случай, то все выглядит так, будто никто не планировал нападать на Айону, и Энни ничего не связывало с погибшей. Это значит, что Энни защищает не только Боба, но и моих родителей, ведь Харвуду теперь не раскопать прошлого. И это после того, как Энни сделала все, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что в гибели Айоны виновна моя мама!
Возможно, Энни все хорошо обдумала и решила, что одно непреднамеренное убийство лучше, чем совокупность всех преступлений, которые могли бы всплыть, признай Энни свою вину.
– Мисс Харви? – Детектив Харвуд выжидающе смотрит на меня. Я гляжу на него, часто моргая.
Нужно сказать правду. Я обязана это сделать. Но сначала я поговорю со своей сестрой.
– Мне очень жаль, но я еще не… – Я делаю неопределенный жест рукой. – Я надеюсь, что после некоторого отдыха…
Детектив со вздохом качает головой.
– Нужно будет подписать ваши показания, – говорит он, поднимая на меня взгляд, прежде чем отвернуться. – Буду признателен, если позже вы сможете подъехать в отделение.
Я захлопываю за ним дверь и прислоняюсь к ней спиной, прижимая альбом Дэнни к груди. Я так долго не выдержу, думаю я, отталкиваясь наконец и направляясь в спальню.
Положив альбом на колени, я долго смотрю на обложку с таким же чувством, как в детстве на рождественский календарь, предвкушая, что там окажется внутри. Под обложкой я нахожу конверт, втиснутый в переплет. Вытащив его, я достаю письмо.
Дорогая Стелла!
Пусть альбом будет у тебя. Делай с ним то, что посчитаешь нужным – сожги, если захочешь, – но, может быть, тебе захочется взглянуть. Ты всегда просила меня об этом, когда мы были детьми.
Было время, когда я хотел вернуть его себе больше всего на свете, но цена этого стала слишком высока. Я даже не смог заглянуть внутрь, потому что знал, что увижу в нем воспоминания о лете, которое я всю жизнь пытался забыть.
Когда тем вечером мама вошла ко мне в комнату и сказала, что с Айоной все в порядке, я понял – она что-то недоговаривает. Я прочел это в ее глазах. Ты всегда утверждала, что я хорошо чувствую людей. На следующий день родители объявили нам, что мы переезжаем, но мне и в голову не могло прийти, что Айона мертва. В пятнадцать лет я рассудил, что она угрожала нам и мама запаниковала.
Мама пожертвовала всем ради моего спокойствия, и это было тяжелым бременем для меня. Через семь лет я понял, что не могу больше нести этот груз. И тогда я решил, что должен уехать и начать все заново. Я не мог видеть, как ты умоляешь маму вернуться на остров, потому что знал – она никогда не согласится, и винил себя во всем, включая уход отца из семьи.
