А под бровями сидели глубоко-глубоко, как ежи в норке, яркие черные глаза.
Одевался он уныло. Носил серую жилетку, брюки, стоптанные ботинки. Правда, в кармашек жилетки уползала золотая цепочка. Но в целом – старпер.
Однажды, когда к нам приперлись какие-то проверяющие, он зашел за кулисы и вытянул эту цепочку из кармана. Рядом никого не было, кроме меня, а я стояла в темноте. На конце цепочки оказались вовсе не часы, а жук-скарабей, изумрудно вспыхнувший в тусклом луче! Ясногородский зачем-то погладил его по спинке, прижал к губам, посмотрел прямо на меня, подмигнул и скрылся.
Он был напичкан сюрпризами, наш Леонид Андреевич.
Но я и не догадывалась, до какой степени.
В тот день, когда я заглянула в актовый зал, там царил переполох.
– Леонид Андреевич, я одна не справляюсь! – ноющим тоном кричала остроносая Лека, художница, наш признанный школьный талант.
– А Куцеянов где же?
Вокруг раздались смешки.
– Нажрался, – сказал кто-то.
Ясногородский покачал головой.
– Лека, возьми кого-нибудь в помощь. Девушка… Да, вы… Как вас зовут?
– Дина.
– Дина, не хотите ли присоединиться к нам? Это высокооплачиваемая работа, могу вас заверить! Спустя три часа подадут шарлотку с чаем и, если Любовь Семеновна сегодня в ударе, даже эклеры.
Я пожала плечами. Эклеры я после смерти бабули разлюбила, но заняться мне все равно было нечем.
– А что надо-то?
– Валерия введет вас в курс дела. Прошу!
Так я стала помощником декоратора. Мы с Лекой устроились по-королевски: нам выделили просторный кабинет возле актового зала и маленький закуток за кулисами, заваленный тряпками, листами цветной бумаги, обрезками, фотографиями, журналами и черт еще знает чем.
Но на этом помощь школы закончилась.
Позже Ясногородский признался, что никак не ожидал от меня таких успехов. Куда только делась привычная тупость! Я носилась за Лекой как собачонка, счастливая уже тем, что ей доверили нести в зубах кисточку. Будь моя воля, я бы вообще не выходила из мастерской.
На химии нам показывали реакцию разложения перекиси водорода. Когда в бутылку вливали катализатор, подкрашенная синим пена била из бутылки, как из гейзера, и заливала лабораторный стол.
Моим катализатором стала театральная студия.
Я фонтанировала идеями. Клеила предметы и детали из папье-маше. Посуда, кирпичи, камни, пни и, наконец, главная моя гордость – рыцарские доспехи! Я экипировала целый отряд. За мной закрепили стол-верстак, где я сидела часами. С идеями у Леки было туго: она шила, рисовала – но и только. Я обратилась к интернету, и мне открылся новый дивный мир.
Театр оказался большим прекрасным обманом. Вздумай вы украсить лиф королевского платья настоящими бриллиантами, в зале бы только фыркали: фальшивка! Но приклейте круглые рисинки на воротник – и он покажется усыпанным мелким жемчугом. Я красила горох серебристой краской, чтобы на форме гимназистов блестели металлические пуговицы. Старую коричневую дерюгу покрывала парафином, сушила, аккуратно надламывала по всей поверхности, добиваясь трещин, тонировала – и актер, к восторгу и изумлению режиссера и всей труппы, выходил в прекрасной кожаной куртке.
Наши с Лекой роли поменялись.
Кроме мастера, я освоила ремесло добытчика. Наше прижимистое руководство выделяло нам копейки, и однажды, когда у нас украли десять ведерок разной краски, мы оказались в глубокой… яме. Предстояло разрисовывать декорации. Но чем?
Ясногородский пришел в мой закуток. Положил на стол две пятитысячных купюры.
– Дина, потрать на то, что считаешь нужным.
– Леонид Андреевич, погодите деньгами разбрасываться.
Он насмешливо вскинул брови.
– И чем же ты собираешься красить задник? Кровью?
– Кровью Кондратюка неплохо было бы, – мечтательно сказала я. Кондратюк был завхоз, жадный как Кощей, чахнущий над своими банками, коробками, ведрами, швабрами и туалетной бумагой, которую он выдавал особенно неохотно.
– Дина, не выдумывай.
– Дайте мне время до завтрашнего утра!
Он с сомнением покачал головой, но деньги спрятал.
В тот вечер я обошла всех соседей и знакомых.
– Здрасьте! У вас после ремонта ненужной краски не осталось?
Как белка орехи, я стаскивала в школу стеклянные литровые банки, где краски было на донышке, жестянки и пластиковые импортные ведерки. Наклейки в основном были содраны или испачканы.
Я выставила их в ряд и водила над ними носом, как мышь над сыром. Водоэмульсионка пахнет кисленьким. Нитроэмаль разит ацетоном. Над масляной краской поднимается приятный запах петрушки, большинство людей морщится, а мне он нравится.
Я отколупывала присохшие крышки, размешивала содержимое кусочками фанеры, подписывала свои сокровища. От родителей одноклассницы досталось полное ведерко белой краски – ура! Сосед с третьего этажа сначала кочевряжился, но все-таки снизошел до моих просьб и вынес жестяную банку с таким видом, будто оказывает человечеству величайшее одолжение. В банке на дне оказался высохший сморщенный блин грязно-желтого оттенка.
Краски нам хватило. Деньги Ясногородского не потребовались.
Наш трудовик, Яков Игнатьевич по кличке Обезьяша, был длиннорукий сутулый мужчина с ожесточенным выражением лица. Но, в отличие от психологини, начинка у него была качественная. У одного из наших двоечников после особенно проникновенной речи завучихи сдали нервы, и он разрыдался прямо на уроке труда. Редкий случай – никто не заржал. Все перепугались.
– Не светит мне никакой институт, – ревел бедный парень.
Обезьяша сел рядом, накрыл его огромной рукой. И с непререкаемой уверенностью сказал:
– Института, может, и не будет. А жизнь – будет.
Трудовик сделал по моей просьбе фанерные щиты с подпорками. На них можно было рисовать что угодно. Венеция? Запросто! Волшебный лес – пожалуйста! Морской берег, замки, горы, средневековые улочки, – мне особенно удавалась черепица. Когда мы ставили спектакли для младших классов, Обезьяша выпилил по моим чертежам сказочный Теремок: с окошками, лесенками, башенками и вращающимся флюгером.
Я обожала смотреть, как он работает. На плите булькал, по старинке, столярный клей в консервной банке. Обезьяша не понимал, зачем нужно пользоваться современными материалами, если существуют действенные приемы, испытанные временем. Он пилил, стучал молотком, и прекрасный запах опилок распространялся по всей комнате. К «Ромео и Джульетте» мы с ним придумали такой балкон, оплетенный цветами, что на нем хотелось жить.
Мы экономили. Я варила клейстер в старой кастрюле. Закрашивала старые декорации на щитах водоэмульсионкой и рисовала поверх новые. Из флизелина, ваты, гуаши и картона могла «испечь» за час каравай или торт.
