В декабре на меня что-то нашло. Какое-то безумие, не иначе. Я стала постоянно думать о матери – скучает ли она по мне? Переживает ли? Ей ведь по-прежнему ничего не было обо мне известно. Я воображала, как она терзается, как ходит по квартире из угла в угол (хотя это было совершенно не ее в характере, скорее она устроилась бы за кухонным столом и тяжело, долго накачивалась дешевым портвейном). Мне казалось, она посылает запросы во Вселенную, а я их слышу. «Дина, где ты? Ответь, Дина!»
И всякое подобное слезовыжимательное.
Это я сейчас такая умная. А тогда я действительно проревела пару ночей, вслушиваясь в ее далекий зовущий голос. Октябрина по утрам так внимательно разглядывала меня, что я засомневалась в ее плохом зрении.
Самое смешное, что вовсе не нужно было надрываться и орать в ноосферу, пытаясь докричаться до потерянной дочери. Достаточно было набрать телефонный номер, который у меня не менялся все это время, или написать смс.
Но я придумывала десятки причин, почему матери было трудно это сделать. У нее украли сотовый, а мои контакты были только там! Она мучается, потому что обидела меня! Ее гложет чувство вины, и она твердит себе, что без нее мне лучше! Кто-то рассказал ей, что я вышла замуж и уехала в Новую Зеландию!
В декабре, перед Новым годом, я решилась. Взяла толстенькую пачку денег, только что выданную Ясногородским в честь завершения очередной авантюрной комедии, и притащилась к нашей квартире.
Руки у меня так тряслись, что я попала по кнопке звонка лишь с третьего раза.
Открыл дядя Валера.
Несколько секунд хмуро смотрел на меня, не узнавая, и вдруг заулыбался:
– Ты глянь, кто вернулся!
Он как-то постарел за эти десять месяцев. Щеки обвисли, и теперь он был похож не на ленивого кота, а на старого игрушечного леопарда с вытершейся шерстью.
– Здравствуйте, дядя Валера!
Он отодвинулся, собираясь впустить меня, и тут за его спиной показалась мать. Она точно так же, как он, некоторое время глядела на меня, не узнавая, но когда я уже открыла рот, чтобы выпалить: «Мама, это же я», она равнодушно спросила:
– Чего надо?
Я опешила, а мать продолжала:
– Денег пришла клянчить?
Верхняя губа у нее вздернулась в презрительной гримасе. Но самое главное – она стояла за дядей Валерой, как бы подпирая его сзади – маленький гранитный булыжник, не дающий рассыпаться почти раскрошившемуся валуну, – стояла сзади и перегораживала вход в квартиру. Дверной проем был заполнен дядей Валерой, и он не смел отступить, будто боялся, что его укусит змея.
Я засуетилась. Достала пачку денег. Сунула матери в руки, не глядя.
Она приняла их спокойно, равнодушно, словно я вышла за хлебом пять минут назад и вот вернулась с батоном.
Дядя Валера при виде пятитысячных мигом очнулся.
– Дин, может, того, голодная? – прогудел он. – Поужинать сообразим…
– После шести есть вредно, – жестко сказала мать. – Пускай фигуру побережет.
Она сделала неуловимое движение, и дверь закрылась. Последнее, что я увидела, – виноватые, как у собаки, глаза дяди Валеры.
Почему-то, спускаясь по лестнице, я думала не о матери, а о том, протирает ли он свою гирю или она так и пылится посреди комнаты – день за днем, день за днем.
В феврале я устроилась «подружкой» в очередное богатенькое семейство.
К тому времени эти люди мне изрядно осточертели. Большинство родителей не запоминало моего имени и не узнало бы меня, вздумай я сменить прическу. Я была для них одной из многих, развлекавшей их ребенка.
В каком-то смысле все они казались мне ненастоящими. Как Энджи и Крис из телевизора. Раз за разом я попадала в чужие пьесы, двигалась среди актеров, подыгрывала им, бросала реплики, ни на секунду не забывая, что вскоре уйду за кулисы в реальную жизнь.
Ясногородский повысил мой статус до «партнера». Конечно, это была не более чем шутка, но я каждый раз расцветала, слыша ее. На моих доходах «партнерство» не отразилось, но это и не имело значения.
Второго февраля любящий отец привез пятнадцатилетнюю Кристину в студию современных танцев. Студия, как объяснил мне по дороге Ясногородский, была не из простых: ее открыла известная балерина, прима, чье красивое лицо смотрело на вас с рекламных плакатов, из телевизора и с первых полос газет, освещающих жизнь звезд. Наша звезда светила всем путникам, но особенно выделяла платежеспособных.
– Что продает студия? – спросил Леонид Андреевич и сам себе ответил: – Чувство причастности к великому. Балетом там и не пахнет, разумеется, и у них хватает совести или, может быть, осторожности не называть себя «Балетной школой».
– Почему осторожности?
– Заклюют. Прошу тебя, не переусердствуй с занятиями – партию в «Жизели» тебе все равно не станцевать, для этого нужно было начинать на двенадцать лет раньше.
Он намекал на тот случай, когда я в азарте теннисного матча рванула к мячу, грохнулась и потянула лодыжку. Две недели пришлось хромать, и за это время девчонка, которую я наметила своей целью, сменила клуб и растворилась бесследно.
– Буду танцевать как Буратино, – пообещала я.
Но выяснилось, что вакансия Буратино занята.
Длиннорукая и длинноногая девчонка, словно собранная из палочек-веточек, вызывала смешки у всей нашей группы. Она не обижалась: растягивала в улыбке широкий лягушачий рот, отвешивала шутливый поклон, и крутые черные кудряшки падали на лицо. Волосы у нас должны были быть убраны в пучок – мы все-таки кое в чем косили под балетных, – но ее пучки постоянно рассыпались, резинки лопались, а шпильки вылетали, точно пущенные из рогатки.
Выворотности у нее не было никакой. Как и прогресса. Но занималась она неутомимо, с удовольствием, повторяя, что если долго мучиться, все получится, и преподавательницы старательно отводили от нее взгляды, а иногда даже находили в себе силы похвалить.
Заезжал за ней не водитель, а отец: налысо бритый здоровяк с глазами-щелочками, приплюснутым носом и толстыми складками красной кожи, лежавшей на загривке, как тесто.
Я провела предварительный отсев кандидатур. Первыми были выкинуты те, кто жил в квартирах. Ясногородский предпочитал загородные коттеджи.
Затем настала очередь девчонок, с которыми трудно подружиться.
Напоследок я вычеркнула тех, о ком сложно было собрать информацию. Скрытные мышки, шушукающиеся с себе подобными. У них не выяснить, кем работает любимый папочка и сколько месяцев в году они проводят на курортах Коста-Брава.
Как-то само получилось, что осталась только Лиза Гурьева – та самая буратинка.
Они жили в поселке на берегу Грачевки. Как по мне, хуже места не придумаешь: в двух шагах МКАД, а от реки никакого толку – и не искупаться, и не полюбоваться. Да и лес вокруг условный. Но Леонид Андреевич, услышав название поселка, уважительно пошевелил бровями.
