Татьяна подозревала, что есть связь между происшествием почти полувековой давности и нынешним. Но это не объясняло, почему ее заперли в сарае.
С каждым днем она все увереннее могла управлять руками и ногами.
И с каждым днем ее все сильнее тревожила девчонка.
Той становилось хуже. Снаружи, за пределами Таниной тюрьмы, она кое-как держалась, – по крайней мере, лицо у нее, когда она входила внутрь, было нормальным приветливым лицом милой молодой девушки. Но стоило ей прикрыть за собой дверь, как маска спадала. Девчонка металась по сараю, кусала пальцы, вытаскивала нож и пробовала остроту лезвия; она грязно ругалась, не обращая внимания на Татьяну, и что-то исступленно бормотала под нос. Потом понемногу успокаивалась. Подходила к лежанке, наклонялась над больной:
– Ты не волнуйся. Все будет хорошо. Тебя никто здесь не найдет.
Татьяну это не убеждало. Она ясно видела: та сходит с ума. Значит, скорее всего, удавка – ее рук дело… С Мышью случилось что-то вроде припадка, и возбуждение придало ей сил.
Один раз Татьяна едва не сорвалась. Дверь сарая была приоткрыта, и из щели доносились детские голоса. Она поняла, что неподалеку бегают ребятишки, брат и сестра. Девушка застыла, таращась в стену, и вдруг села на корточки, обхватила голову руками и принялась раскачиваться, закусив нижнюю губу.
Татьяну охватило сострадание. «Мышонок бедный, больной, несчастный…» Еще секунда – и она бы поднялась, наплевав на конспирацию, обняла ее. Но крики раздались совсем рядом, девушка вскочила, решительно тряхнув головой, вышла, и послышался резкий голос. «Хватит здесь носиться! Мешаете работать! Я кому сказала?! Пошли вон!»
«Спятила? – спросила себя Татьяна. – Материнский инстинкт проснулся, что ли? Держи его при себе».
Она совсем не боялась. Разве что в первые часы после того, как очнулась, когда ее не слушалось собственное тело, прежде никогда не подводившее; к тому же она не была уверена, что помнит все случившееся. Беспомощность – вот что пугало. Едва сумев управиться с руками и ногами, Татьяна успокоилась. Что ей грозит? Убьют? Да, неприятно. Зато выползать в шесть утра на прогулку с собаками отныне раз и навсегда придется ее детям и мужу, а у Джока и Шерлока не тот характер, чтобы с ними можно было договориться об отсрочке.
Мысль о том, в какое положение она поставит родных своей трагической гибелью, ее развеселила. Более того, она ей понравилась.
Это было что-то новое. Прежде Татьяну охватывал неподдельный ужас, когда она представляла, на что обречет мужа и детей, исчезнув из их жизни.
Страх за Пашу, Жеку и Жору заставлял ее вовремя проходить диспансеризации. Фотографировать родинки и следить, не увеличиваются ли они. Не загорать. Не гулять в наушниках – по статистике, тех, кто слушает музыку, сбивают чаще и автомобилисты, и велосипедисты. Ее жизнь была слишком ценна для семьи, чтобы можно было так легкомысленно ею рисковать.
Но лежа на самодельном топчане в запертом сарае и рассматривая Млечный Путь из пылинок в столбе света, Татьяна впервые задумалась о том, что ее отпуск – это репетиция смерти. А после того, как ее пытались убить, – практически генеральный прогон.
И никакого страха. Пожалуй, она испытывала… злорадство. Непомерные тяготы жизни мужа и сыновей отошли на задний план. Впервые в жизни ее намного больше занимало, что происходит с ней самой.
Кто на нее напал?
Зачем?
Почему она здесь?
А главное – что будет дальше?
Скажи кто-нибудь Татьяне, что происходящее ее занимает, а не пугает, она бы возмутилась.
Любой человек на ее месте боялся бы! Это нормально. Разве она ненормальная?
Но каждое утро Татьяна с нетерпением ждала появления девчонки. Следила за самыми незначительными изменениями и собирала бусины впечатлений, чтобы вечером задумчиво перебирать их, как четки. Ее мучили духота и комары, тошнило от куриного бульона, – к слову сказать, препаршиво сваренного, уж она-то понимала толк в бульонах! – и угнетала малоподвижность. Ее клетка была тесна ей, как пакет с водой – аквариумной рыбке. Но в отличие от аквариумной рыбки, Татьяна ни секунды не сомневалась, что она здесь временно.
И в ней росло любопытство, в котором она не призналась бы даже самой себе, – любопытство зрителя. Что будет дальше?
Собственная жизнь оказалась поразительно интересной!
Сыщики
Сергей Бабкин подходил к любому расследованию с дотошностью, делавшей его когда-то незаменимым оперативником. Для начала он перепроверил сведения, полученные от Чухрая. Хозяин «Озерного хутора» не казался ему человеком с двойным дном, но Сергей никогда не полагался на интуицию (и не верил бы в ее существование, если бы не пример Макара Илюшина, десять лет маячивший перед глазами как опровержение доброй половины его убеждений); кроме того, Гордей Богданович уже однажды одурачил его.
Правда, Илюшин на слова Сергея о том, что лодочник прикидывается не тем, кем является, возразил, что дела обстоят наоборот. «Он выглядит и является в точности тем, кем хочет быть, – заявил Макар, – что в нашей стране, как и во многих других, доступно только очень богатым людям». В ответ на требование пояснить эту чушь фыркнул и пожал плечами.
После возвращения из похода Сергей все-таки навел справки об их хозяине. Никакого криминала за Гордеем Богдановичем не водилось, не считая крайне сомнительных способов приобретения цементного завода в девяностых, но, как выразился Илюшин, пусть тот из нас, кто в девяностых законно отжимал цементный завод у конкурентов, первый бросит в него камень. В лесу никого не закопали? Значит, все в порядке.
Однако насчет побега из колонии Чухрай мог солгать – например, чтобы не распугивать клиентов. Его могли ввести в заблуждение. Поэтому Сергей сел за руль, доехал до Петрозаводска и припарковался возле двухэтажного бледно-розового здания прокуратуры. Его знакомый, с которым они вместе когда-то начинали работать оперативниками, перевелся сюда пару лет назад.
В Озерный он вернулся только к вечеру. Опрометчиво было надеяться, что ностальгические воспоминания двух сослуживцев могут уложиться в два часа.
Но главное он выяснил: никаких побегов. На всякий случай Сергей разузнал и насчет громких дел за последние пару недель. Убийства? Ограбления туристов?
Нет, все тихо.
– Куда собрался? – поинтересовался Илюшин, наблюдая, как Бабкин достает из шкафа ветровку. – В засаде будешь сидеть?
Вот черт догадливый.
– Почему ты так решил? – хмуро спросил Сергей.
– Достаточно посмотреть на твою сияющую физиономию, мой инициативный друг. Такая незамутненная детская радость на лице характерна для стареющих мужчин, которым выпала возможность ползать в грязи на брюхе, стрелять шариками с краской в таких же лысеющих дядечек или прятаться в неестественной позе за кустом, поджидая злодея.
