Глава 1. Явление Черного Властелина
Марьванна, приличная женщина побитой жизнью наружности, крепко за сорок — где-то в районе семидесяти, — стояла перед зеркалом в призывной позе, вздернув мощную задницу вверх, максимально прогнувшись в пояснице, откровенно и дерзко расставив в разные стороны ноги, как крупная порно-звезда в предвкушении оргазма. Она даже постанывала — томно и беспомощно, — что как нельзя лучше подчеркивало ее чувственную женскую слабую сущность. Но увы, не половая распущенность и не ожидание горячего самца поставили приличную женщину в эту интересную и откровенную позу, а разбушевавшийся радикулит, будь он неладен.
И народная медицина была бессильна!
От нагретого кирпича закипало и бурлило в кишках, пчелы всего лишь оставляли на дебелой пояснице страдалицы волдыри, а от лопухов у Марьванны была изжога и нарушение сна. И облегчения никакого не было!
А все из-за Петровича, чтоб ему пусто было.
Марьванна, женщина дерзкая, решительная, была молода душой, даже местами юна, как завсегдатай яслей, но бренная плоть подводила ее все чаще, и потому развлечений, оставшихся на ее долю, было все меньше. И чертов ишиас она заработала, почти целый день таясь на балконе, на сквозняке и в вынужденном согбенном положении, выглядывая из-за горшков с бегониями, как партизан из чащи. Притаранив на балкон тазик с презервативом, щедро наполненным водой, она лелеяла месть Петровичу и любовно поглаживала изделие № 2, раздутое как ее непомерные амбиции.
Петрович был мужичонкой вредным, старым и желчным. Он пинал соседских котов, ругался на соседских детей, уничтожал соседские посевы цветов на клумбах и тайно — тайно! — посещал любовницу, Клавдию Петровну из соседнего двора. Срамота!
Интимно нашвыркавшись с нею чая, он вечерами, в потемках, возвращался, хмельной от любви и забродившего третьегодичного варенья, и его бычок а-ля козья ножка падающей звездой чертил огненную дугу над взошедшими вопреки всем его стараниям георгинами и прочей петрушкой.
Разумеется, ему надо было непременно отомстить! А то как же.
Но в тот день Петрович, вопреки всем чаяниям Марьванны, вернулся не в положенное время, а намного позже, и вовсе не от любовницы, не разомлевший и не умиротворенный, а злой и раздраженный, и не один, а с сыном. Из матерных междометий, которые Петрович изрыгал аки Диавол богохульства, неукротимая, как Анжелика, народная мстительница поняла, что Петрович изволил помогать сыну на даче, но был так неловок, что долбанул себе молотком по пальцам. Два раза. Вселенная подсуетилась раньше Марьванны, и куда злее приложила, чем презерватив с нагретой на солнце водой. Вселенная тоже любила обижаемых Петровичем котиков.
Сын почтительно поддерживал стенающего и мечущегося в агонии Петровича под руку, и точечный бомбовый удар по врагу народа был категорически невозможен. Поэтому Марьванна, тоскливо вздохнув, тазик с водой и печально булькающим презервативом потаранила обратно в ванную, где ее и прихватило, сковав в неприличной позе. Вселенная была строга и справедлива.
И из-за своей пошлейшей несостоявшейся мести наказанная Вселенной Марьванна в данный момент страдала, потому что ее подружка, Анька, позвала ее на каноническое место встречи — на лавку в теньке, обсудить старинного поклонника Марьванны, крепкого старика Андрюху, за которым до сих пор, еще со школьной скамьи, волочилась кривоногая Колесничиха. Но выйти в такой нелепой, вызывающей позе Марьванна не могла. Не ровен час, Андрюха увидит. А разговаривать с ним снизу вверх Марьванна уже отвыкла. Давно она с ним этак не разговаривала, навык был потерян…
И так, и этак она рассматривала свое отражение в потемневшем от времени зеркале, и горестные вздохи рвались из ее мощной груди пятого размера. Это был позор!
— Докатилась, — прошептала Марьванна трясущимися губами, едва не плача, потом что, несмотря на все ее усилия, спина разгибаться не хотела. А зеркало, старое огромное зеркало, в прекрасной раме из красного дерева, зеркало, помнившее ее еще хорошенькой девчушечкой, а затем — прекрасной юной девушкой с богатой русой косой, ныне отражало не ее бренное тело, нет. Оно отразило ее сущность — жалкую больную одинокую старость, — и Марьванна с грустью понимала, что все ее молодецкие язвительные забавы, приведшие к позорной болезни — это от одиночества и ненужности.
Марьванна еще постояла бы, пострадала, рассматривая согбенную спину, оплакивая свою давно минувшую молодость и коварного сердцееда Андрюху, который морочил ей голову больше полвека, как, впрочем, и Колесничихе, но тут старое зеркало повело себя странно. Серебряная амальгама за мутным стеклом вдруг закипела, вздуваясь ртутно-поблескивающими шарами, отражение Марьванны лопнуло, потеряв жопу, и сама Марьванна отпрянула, ожидая, что в ее темноватую прихожую сейчас ступит — ни много, ни мало, — сам Джон Константин. Да, храбрые и сильные мужчины все еще волновали воображение Марьванны, она такая.
Но вместо мечты всей женской половины дома, вместо отчаянного брутального борца с нечистью из блестящих, ртутно кипящих пузырей был выплюнут на светлый линолеум какой-то старый, невзрачный тип, худой, как сушеная вобла, длинноносый и бледный, желтый, с колючими маленькими глазками. Разодет этот престаревший пижон был гладко, стильно: в бархатный пиджачок, в узкие штаны в облипочку, в блестящие востроносые ботинки. На лысой голове, как прибитая, сидела соломенная шляпка-канотье, на крючковатом длинном носу — очки в круглой тонкой оправе. Рот с тонкими губами был полон зубов — настоящих, своих, а не фарфоровых, — и Марьванна невольно прониклась уважением и завистью к несостоявшемуся Джону Константину.
При нелепом старике был чемодан, грохотавший, будто нагружен он был кирпичами и стеклом, а на согбенной годами спине попаданца, отчаянно завывая и ссась, вздыбив шесть, вцепившись всеми лапами в тертый бархат, сидел огромный черный котище.
Старичило, пересчитав тощей костлявой жопой все тапки и башмаки Марьванны, рассыпавшиеся с полки, с кряхтением поднялся на кривые тощие ножки, сверля недобрым взглядом онемевшую хозяйку квартиры. Кот его, прекратив орать, некоторое время смотрел обалдевшими раскосыми глазами на женщину, безмолвно застывшую перед незваными гостями, и одновременно в выплюнувшее их зеркало, а потом выдал такой витиеватый, я бы сказал — изысканный, — мат, что спина изумленной Марьванны сама выпрямилась по стойке «смирно» с чуть слышным хрустом.
— А что, мать, — злым голосом выдал засушенный красавец в канотье, все так же буравя Марьванну недобрым взглядом. — В городе невесты-то есть?
— Кому и кобыла — невеста, — огрызнулась культурно подкованная Марьванна, обидевшись на «мать». Понтовый старичило был явно старше, и его пренебрежение больно кольнуло самолюбие Марьванны. Резко захотелось рассказать про себя и Андрюху, в лучшие свои годы-то. — Какая я тебе мать, старый ты пень!?
— Ну, ты и не кобыла, и не невеста, — хамовато заметил раскосый кот, осторожно спускаясь со спины попаданца и небрежно метя ближайший угол. — Значит, ни на что не годишься. Ни поржать, ни женится.
