— А что ж она тебя к делам твоим девичьим не готовит? — вновь удивилась я. Не место хозяйской сестре на побегушках, как работнице.
— Нет у ней времени, про мою никчёмную душу суетиться, — ответила Липа, и — мне послышалась, — будто всхлипнула.
— Не по порядкам это, — я покачала головой, но сделать ничего не могла — в чужой дом со своими правилами лезть — не дело, — Михай, — я кивнула на солнце, что уже за горизонтом спряталось.
— Нам пора, — он виновато посмотрел на Липу, — прощай, да не поминай лихом.
Липа подняла заплаканное лицо и поклонилась в ответ.
— Всегда рады будем видеть вас у себя в гостях.
— Жалко мне её, — Михай шёл, опустив голову.
— И мне жалко, да не наши тут с тобой порядки, чтобы что-то менять.
— Засидится в девках, кому от того польза? — не унимался следопыт.
— Ты, гляжу, из девок её выводить собрался? — улыбнулась я, — устроится её судьба и без тебя. К тому же сейчас ты безродный, и ей от того лучше не станет.
— Почему ж я безродный? — удивился Михай, — я ж внук старосты! Первый парень на деревне!
— Был, — я невесело усмехнулась, — пока из дома не ушёл.
— Как же так? — опешил Михай. — И что ж теперь?
Он остановился.
— И не вернуться мне больше в семью?
— А примут тебя, после ухода-то? — вопросом на вопрос ответила я.
— А ей того знать не надобно! — нашёлся следопыт.
Я покачала головой, но говорить ничего не стала. Знала, что храбрится он сейчас. Не привык ещё к безродности. А впереди нас толпа собиралась весёлая. Кто-то песню тянул, а кто на балалайке подыгрывал.
— Свадьба, что ли? — я присмотрелась. И впрямь, никак — свадьба! — Невесту с женихом уложили, — пояснила Михаю, — теперь родня до утра гулять будет.
— Фома! Хватит яйца высиживать! Айда к нам! — звонко крикнул молодой парень, одетый в богатые одежды.
— Оставь меня, не слышал что ли — нога болит, — устало, но всё так же упорно (и, похоже, не в первый раз) повторил тот, кого назвали Фомой.
— Здоровья и долголетья этому семейству, — поклонилась людям и хотела, было, пройти дальше, как тот молодой перекрыл мне дорогу.
— Не уходи, красавица, отпразднуй с нами!
— Не могу я, люди добрые, должны мы с братом до ночи домой вернуться, — откланялась я, пытаясь пройти мимо.
— Довезу тебя до дома, милая, гляди какой у меня жеребец, — юноша указал на конюшню.
— И впрямь, красивый, — я постаралась скрыть улыбку. Жеребец был самый простой.
И любят же мужчины своими лошадьми хвастаться! Знали бы они, какие кони были там, откуда я родом…
— Что красивый? Быстрый, как молния! — принялся расхваливать молодец.
— Верю я тебе, да идти мне нужно, — я попыталась вырваться, но вдруг услышала знакомый голос.
— Это не та ли, Фома?
— Михай, уходить нам надо, — зашептала братцу на ухо.
— Что случилось?
— Мы с тобой вчера на добрых людей наткнулись… когда ты по лесу в буром меху шатался…
— Это не те ли охотники? — переспросил Михай.
— А ты как помнишь? — я удивилась.
— Не помню. Следы на подступах к деревне были странные. Обутки, вроде, охотничьи, да шли как-то странно… не то пьяные?
— А ты что же мне не сказал? — я еле сдержалась, пытаясь вырваться из толпы празднующих.
— Так что ж я, знал, что ли? — так же тихо отвечал Михай.
— Михай, этих охотников я уложила, когда они в тебя стрелу воткнули, — почти беззвучно выругалась я.
Тот ничего не ответил, лишь скорости прибавил.
— Куда ж ты, красивая? — возмутился молодец.
— Эй, остановите её! Она это! — закричали им в след другой голос, когда до края деревни было рукой подать.
— Плохо дело, — я и не думала останавливаться.
— Да с чего ты взял, что она-то? — заспорил другой голос.
— Да что ж я, не признал бы? Эй! Путница! Ты по что добрых людей, которые к тебе с помощью идут, обижаешь?
После таких слов нельзя было идти дальше. Я развернулась и крикнула:
— Не знаю я, отец, про что речь ведёшь, да мы с братом торопимся.
— Признал я тебя, колдовка ты! Меня на двадцать локтей откинула!
— Не могу я врать, Михай, — я прикусила губу. Закон для всех хранителей силы был непреложным.
— Не ври, — ответил тот, — расскажи о том, кто я.
— Чтоб с тебя, живого, шкуру содрали?
— Ты уверен, Фома? — спросил тот молодец, что жеребцом хвастался.
— Да чтоб я тут же сквозь землю провалился! — сплюнул тот.
Толпа неуверенно качнулась.
— Колдовка? А чего с мальчишкой ходит?
— Так околдовала!
— Для своих дел недобрых использовать будет! — завопил совсем пьяный дед и упал в канаву. Толпа рассмеялась, но на меня уже недобро поглядывала.
— Они ж сейчас на нас пойдут, пьянь рваная! — разозлился Михай, в котором тут же проснулись все домашние привычки.
— Да вот в том-то и беда, что не рваная, — я покачала головой.
Первый камень не долетел локтей пять.
— Бежать нельзя — что скажут, когда узнают, кто я?
— А почему сейчас не скажешь? — удивился Михай, уворачиваясь от второго камня.
— А ты поди, объясни пьяному, что земля круглая, — я напряженно усмехнулась, продолжая отступать.
— Сжечь её, окаянную! — заорала баба.
— И почему им всем так сжигать нравится? — искренне возмутилась я.
— Зрелищ подавай, темнота окаянная! — не на шутку вскипел следопыт.
— Ну-ну, успокойся, Михай, кто знает, что…
Но я не успела договорить. Камень, лихой рукой брошенный, в плечо Михаю пришелся, и кинулся он на толпу, медведем тут же обернувшись.
— «Стой!» — крикнула ему.
Медведь нехотя остановился. Бабы визжали; мужики, что совсем пьяными были, в канавы от страху попадали.
— Не трогайте нас, — крикнула я, — и мы вас не тронем!
— Что здесь происходит? — раздался знакомый голос.
Ядвига подошла к толпе, что тут же перед нею расступилась.
— Вчера мой друг слегка напугал ваших охотников, — ответила ей, следя за своим бурым братцем.
— Так про неё вы мне с утра рассказывали? — спросила Ядвига Фому.
— Про неё, Ядвига!
— Липа! — крикнула. Девчушка мгновенно оказалась рядом с ней.
