– Правильные вопросы задаёшь, Лукреция, - улыбнулся я, кивая раскланивающемуся перед юной Борджиа, лейтенанту одной из кондотт. – Потому что остальные либо лживы до глубин своих сгнивших изнутри душ, либо изначально враждебны нашей семье, либо… с ними не стоит связываться.
– Но как ты определишь это, Чезаре?
– Легко. С Пьеро де Медичи у нас была договоренность. Мы помогаем ему изгнать из Флоренции опасного врага его власти, а он для осуществления этого поддержал выдвижение нашего отца на Святой Престол. К тому же, его видение желаемого будущего в какой-то мере похоже на желаемое мной. В ближайшее время точно. А вот посланник Кастилии и Арагона Карвахал сейчас источает благожелательность, но…
– Потом может стать врагом. Да?
– Не совсем. Потом желания его короля и королевы могут стать иными, идущими вразрез с желаниями нашей семьи. Это называется политика и тебе придётся в ней разбираться. Пора.
– Меня учат.
– Да, сестрёнка, учат, рассказывая о государствах на итальянских землях, о их правителях, спорных землях. Но вот о том, на что люди готовы, чтобы получить их - это тебе ещё не поведали. Взять, например…
Благословенна будь моя привычка краем уха отслеживать звуки со стороны! И тем более звуки знакомого и очень раздражающего меня голоса Хуана Борджия. Этот инфант террибль снова принялся за своё любимое занятие – пытаться надуваться спесью и обливать окружающих людей помоями. Не всех, конечно. Пыжиться перед тем же Пьеро де Медичи он не осмеливался… пока что. Зато заметив, что Винченцо Раталли и Мигель беседуют с тем самым правителем Флоренции, он явно пришёл в негодование. Причина? Святая уверенность, что какой-то там кондотьер без череды знатных предков и рта не смеет раскрыть перед представителем дома Медичи. Поскольку разговор шёл между этими тремя и касался важности подготовки солдат не по одной, а по нескольким специальностям – тему, откровенно говоря, поднял Раталли в разговоре с Мигелем, а Пьеро де Медичи присоединился потом, из чистого любопытства – Хуану встревать туда было… сложновато. Во-первых, непонимание темы разговора. Во-вторых, его присоединиться не приглашали, а спесь мешала вежливо вступить в беседу. Результат… печальный. Он решил «беседовать с пустотой», делясь с ней своими мыслями. Ну, то есть тем, что могло сойти за оные при некоторой снисходительности.
– До чего разительная перемена между днём вчерашним и сегодняшним. Вчера я находился среди кардиналов и посланников королей, рядом с владетельными синьорами Романии, Милана и Неаполя. А что теперь? Теперь я должен смотреть, как веселятся какие-то наёмники. Те, которым так благоволит мой братец, не желающий носить сутану и играющийся в игрушки с армией, которую ему никогда не дадут.
Громко разглагольствовало это чудовище в дорогих одеждах и с пустой головой, обращаясь как бы к выловленной им танцовщице, а на деле стремясь поделиться пакостями с другим людьми, которые его слышали. Вот что тут поделать? Извинившись перед Лукрецией, я целенаправленно двинулся в сторону этого создания, спеша пригасить неприятную ситуацию ещё до того, как она станет заметна приглашённым. Однако, слишком громко Хуан «делился» своим пакостным мнением, потому и привлёк внимание Мигеля де Корельи, который за словом в карман не лез, а моего братца сильно недолюбливал. И церемониться с ним явно не собирался, стремясь высказать пусть и в приличной форме, но крайне негативное отношение.
– Слова не всегда только слова, герцог Гандийский, - процедил Мигель, приблизившись к Хуану гораздо быстрее, чем это успел сделать я. - И неуместно для одного из хозяев оскорбительно отзываться о гостях, которых пригласили и рады видеть ваш отец, Папа Александр VI, а также ваш брат, епископ Памплоны Чезаре Борджиа. Не порочьте… самого себя. Их вы всё равно этим не принизите, только лишь себя. Тут, - широкий взмах рукой, - собрались люди, понимающие жизнь и различающие слова и дела. Вам есть чему поучиться у опытных кондотьеров, если хотите когда-нибудь водить войска в бой, а не ограничиваться словами… пустыми словами.
– Учитесь у своего старшего брата, синьор Борджиа, - усмехнулся Пьеро де Медичи, заметно подвыпивший и чувствующий возможность говорить. Не скрывая истинного отношения со своей высоты правителя не самого слабого государства. - Он умеет превращать слово в оружие, что и доказал, будучи в моих владениях. И к голосам его друзей, пусть они могут показаться излишне строгими, вам стоит прислушаться. Это слова людей, видевших кровь и смерть.
Умные слова, сказанные избалованному мажорчику, почти всегда приводят к абсолютно противоположному результату, нежели тот, на который мог рассчитывать произнесший их. Накинуться на Медичи с колкими словами? О нет, Хуан был скотиной, но не полным кретином. Мигель? Этот мог смешать его с навозом на виду у всех, при этом, не сказав ни единого плохого слова, используя лишь интонации жалости и сочувствия. Зато был тот, кого он уже не раз пытался доставать и кто в силу своеобразного склада характера куда лучше чувствовал себя в споре с оружием в руках, а не в словесных дуэлях с людьми с высоким положением. Это я про Бьяджио Моранцу. Ведь именно мой телохранитель подвернулся под уязвлённое самолюбие Хуана.
– Учиться надо у достойных. Только не все гости достойны даже находиться здесь. Мой брат из жалости и стремления собирать всяких бродяг притаскивает в дом вот таких вот… головорезов, назначая их собственными телохранителями. И ещё пытается выдавать их за непризнанных отпрысков знатного рода. А какого, так и не говорит.
– Хуан, - процедил я, добравшись наконец до этого стихийного бедствия. – Ты слишком много выпил. Ты же знаешь, что некоторые сорта вина чрезмерны для нашего возраста. Поэтому…
– Сам разбавляй вино водой, Чезаре! – повысил голос тот, явно настроившись на полную конфронтацию. – И я не о вине, а о твоём круге общения, странном для сына рода Борджиа. Твои знакомцы…
Я видел, как скривился Мигель, готовый начать смешивать Хуана с отбросами, но ждущий от меня отмашки. Его взгляд говорил именно об этом. Изумлённые глаза Лукреции, которая хорошо знала своего нелюбимого братца, но такого всё ж не могла ожидать. Недовольное ворчание оказавшихся в зоне слышимости кондотьеров. Кажется, в этот момент они провели черту, отделяющую Хуана Борджиа от остальных членов семейства.
– Глупо, - поморщился Медичи. – И попытка оскорбить семью, и этого достойного… молодого человека. Может вы и впрямь чересчур много выпили?
– Хуан! – прогремел голос уже самого понтифика, смотревшего на неразумного отпрыска так, как будто более всего он хотел его высечь, можно даже прилюдно. – Ты устал, тебе нужно восстановить силы.
– Но отец…
– А завтра мы с тобой поговорим. Иди!
По сути, Родриго Борджиа выставил своего проблемного сына с устроенного для специально приглашённых гостей пира как щенка, напрудившего лужу прямо на дорогой ковёр. Унизительно? Бесспорно. Но это было единственно возможной реакцией на прозвучавшие публично нелестные для его же собственной семьи слова, вылетевшие из уст неразумного сына.
