– Как же я? – встрепенулась девушка. – Я всё ещё твой охранник.
– Сейчас, скорее советник и помощник, но не суть. Тебе оно надо, видеть, как я буду выжимать из этого куска грязи правду? Ведь наряду со словами в таких случаях выходят крики, и кровь, стоны и… разные другие материальные субстанции. Грязное дело, хотя порой нужное.
– Как будто я пыток не видела! Не узнай ты мою тайну, не стал бы задавать вопроса.
– Хм, тоже верно. Уж извини, естественное для нормального человека поведение.
– Ты и нормальный человек, - улыбнулась Бьянка. – Нет, Чезаре, я могу назвать тебя как угодно: надёжным, внимательным, человеком чести и просто другом… Ой!
– И чего значит это твоё «ой»? Если последнее слово смутило, то зря. Тебя я именно другом и считаю. Мне плевать, что там у тебя в штанах. Хотя увидеть в другом облачении было бы… любопытно. Но любопытство носит исключительно общий характер.
Последнее уточнение было не лишним. А то объясняй потом, чего это идущий рядом со мной спутник такой…. пунцовый.
– Нормальный человек! – фыркнула девушка, подхватывая оружие и проскальзывая к двери и на пару секунд позабыв про то, что привыкла контролировать собственные движения, искусственно огрубляя их, делая почти неотличимыми, от мужских.
Напомнить ей что ли? Ан нет, уже не нужно. Спохватилась, вернула всё как было. Забавная она. Чувствую, что мне начинает нравиться вот так вот беззлобно её подкалывать. Если же мне что-то нравится, то по доброй воле я от этого сроду не отказывался.
Само собой разумеется, в подземную часть резиденции Медичи нас сопровождали местные охранники. Немногословные, явно мастера обращения с оружием и… абсолютно нелюбопытные. Точнее сказать, не демонстрирующие это самое любопытство. Я понимал, что все наши перемещения и действия вне отведённых покоев будут непременно доложены вышестоящим, а особо интересное поведают и самому Пьеро де Медичи. Только вот вся шутка была в том, что скрывать мне было почти нечего. Тем более в допросе монаха-доминиканца Симона и его коллег по «работе». Они все явно работали против нынешнего правителя Флоренции, тут и к гадалке не ходи. Поэтому стоило выжать первую дозу информации ещё до моего с ним разговора. Полезно знать до какой степени успела накалиться обстановка. И узнать это не из мимолётных наблюдений на улицах города, не от по-любому сглаживающих общую картину сторонников Медичи, а от самых настоящих врагов нынешней власти.
Оказавшись на подземном уровне, я мысленно не то чтобы восхитился – это к замку Святого Ангела – но отдал должное роду Медичи. Оно и верно, в любой резиденции, действительно влиятельного рода, должны быть и такие помещения как подземные камеры для врагов. Не всегда разумно – а порой и вовсе невозможно – держать некоторых особо важных и ценных пленников где-то далеко. А если они всегда рядом, то и проблем с их вызволением на порядок меньше, и всегда можно хоть ликвидировать, хоть перепрятать. Это понимали и понтифики с их замком Святого Ангела, и Ферранте Неаполитанский, а вот теперь я и в деловых качествах рода Медичи наглядно убедился.
– Что скажешь, Модесто? – обратился я к одному из двух наёмников, которым разрешили быть среди присматривающих за заключёнными. – Как эти монахи себя вели?
– Орали сильно, синьор Чезаре, - ответил тот, попытавшись принять нечто вроде парадной стойки, но расслабившийся после взмаха рукой, показывающего, что нечего здесь и сейчас фигнёй страдать. – Этот, который Симон, карой Творца грозился. Монах какой-то, против вас, целого кардинала. Всем ясно, кто к богу поближе будет.
– Разумная мысль, я с ней точно спорить не собираюсь. Только сейчас-то я криков не слышу. Неужто, утомился? Вместе с приятелями своими.
– Не, эти сами не успокоились бы. Просто Симон погромче других орал и его не перебивали. Они даже смолкали, его заслышав. Главный, видать! Но когда совсем слушать нельзя стало, мы им кляпы обратно в рот. Теперь тихо, только мычат потихоньку и кандалами звенят. Вон, опять начали.
Хм, а ведь так и есть. Возмущённое мычание и звон кандалов действительно слышались. Оживились, болезные. Ну да ничего, сейчас я с самым главным возмутителем спокойствия говорить буду.
– Симон ведь в отдельной камере?
Модесто открыл было рот, но тут же закрыл, поняв, что я обращаюсь не к нему, а к здешним тюремщикам. Вот один из оных и ответил.
– В отдельной, Ваше Высокопреосвященство. Прикажете расковать и вывести?
– Отнюдь. Просто открой дверь, а мы с ним побеседуем. Ведь твой господин отдал приказ не мешать моему… разговору с этими людьми.
– Точно так, Ваше Высокопреосвященство. И помогать, если что нужно. Мы умеем заставить говорить, вам и утруждаться не надо. А от греха вы же нас избавите. Все же монаха пытать без разрешения…
– Оно у вас есть, - проговорив формулу отпущения грехов для всех тут присутствующих, я убедился, что и это небольшое препятствие кануло в Лету. – Пока просто открой дверь и кляп у него изо рта вынь. Затем будь рядом, если что-то понадобится, я скажу. Вдруг этот самый брат Симон, решивший, что может напасть на кардинала, посланца самого Викария Христа, решит раскаяться и поведает как о своих прегрешениях, так и о тайнах тех, кто стоит за его спиной. И за спинами ему подобных.
Говорю эти слова не просто так, а чтобы они отложились в памяти у тюремщиков. Я ж не «наивный чукотский парень», чтобы всерьёз думать, что среди тюремщиков нет кого-то с приличной памятью, способного хоть примерно, но пересказать своему начальству всё тут происходящее.
Хорошо висит! Это я про Симона, которого, видимо по причине монашества, по сути распяли на стене, прикрепив руки и ноги с вбитым в стену кольцам. Сейчас пленник злобно вращал глазами, мычал, завидев, кто к нему в гости пожаловал, а как только изо рта извлекли кляп, разразился потоком проклятий:
– Отродье Нового Вавилона, утопающего в грехе! Бастард того, кто обманом залез на Святой Престол, осквернив его своим седалищем, и сейчас источает смрад на все италийские и иные озарённые светом истинной веры земли. Богохульное…
– А ты, я вижу, так и не удосужился помыться. Похоже, грязь – неотъемлемая часть тебя, равно как и омерзительный смрад, в котором ты обвиняешь… меня, только пару часов как мывшегося.
Ох, как воздух то ртом хватает. Ну да, я его понимаю, второй раз и в ту же самую ловушку попался. Плохо у тебя с красноречием, монах, очень плохо. Изрекать благоглупости громким голосом и прессовать богобоязненных флорентийцев можешь, но как только встречаешь жесткую ответку, так сразу и теряешься. Хотя оно у многих проповедников-авраамистов встречается. Почти у всех, если быть честным. Отсюда и животная ненависть к трудам древних мастеров риторики вроде Сократа, Цицерона и прочих. Не зря, сам Савонарола ненавидел авторов дохристианской эпохи, которые мастерски владели словом. Умён, паскуда, поэтому понимал, что читающий написанные ими книги вполне может и сам научиться некоторым приёмам, после чего приобретёт иммунитет к болтовне ему подобных проповедников, тянущих в грязь и примитивность бытия.
