Рим лихорадило. Слухи, сплетни — они ползли, сплетаясь между собой, словно клубки змей, а затем, шипя по углам, расползались со всё большей скоростью, разнося новые и новые подробности о бывшем и не бывшем. Даже таким осведомлённым персонам как кардиналы и самому Папе Римскому было непросто в сжатые сроки отделять зёрна от плевел. Что уж говорить о том, когда почти в одно и то же время появились остатки разбитой армии неаполитанцев во главе с их королём, отходящих к своим землям и… гонцы от Чезаре Борджиа, принесшие весть об одержанной в сражении победе.
Каждый верил в то, во что хотел. Ну или в то, чего боялся более прочего, ведь человеческая натура сложна и непостоянна. Учитывая же, что врагов у Борджиа хватало, то они предпочли поверить в то, что французы и миланцы разгромили римско-флорентийско-неаполитанские войска. Подтверждение же было у всех на виду, стило лишь выйти за стены города и понаблюдать, как отступают жалкие остатки от некогда могучей армии королевства. Александр VI мог противопоставить этому лишь собственные слова. Их было достаточно лишь для части колеблющихся, но не для всех. И точно не для тех, кто спал и видел крушение рода Борджиа.
Зато сам он верил тому, что написал сын собственной рукой в предназначенном лично для него и довольно объёмном послании. В том числе предупреждал о том, что король Неаполя отныне не полезен, а совсем даже вреден. Равно как и о том, что остаткам неаполитанской армии, по сути бежавшей с боля боя задолго до окончания сражения, нечего делать внутри городских стен. В отличие от Санчи, принцессы Неаполитанской, которая теперь становится ещё более важной, нежели раньше. Что именно дочь пока ещё короля Альфонсо при удачном для них, Борджиа, развитии событий, станет настоящим сокровищем, потайным ключом для всего юга италийских земель.
Родриго Борджиа понял довольно прозрачный намёк сына. Пусть сочтены дни короля Альфонсо, но его законные дети будут иметь возможность восстановить власть на королевством… или хотя бы над его частями. А уж какими именно, тут можно как следует подумать. Только для этого сначала требовалось удержать Санчу Трастамара в Риме, а затем выдать её замуж за Джоффре Борджиа, с которым та уже помолвлена. Оттого то Альфонсо хоть и был принят даже не в Ватикане, а в замке Святого Ангела, но в том, чтобы забрать дочь к себе в Неаполь ему было вежливо, но твёрдо отказано. Причина имелась, ведь согласно заключенному договору, Санча до своей свадьбы обязана была проживать в Риме, если только обе стороны не сойдутся на чем-то другом. Вот они и не сходились от слова совсем. Естественно, король Неаполя был сильно недоволен, но что он мог сделать то? Попробовать забрать Санчу силой? А какой такой силой, позвольте полюбопытствовать? Менее четырёх тысяч солдат с заметно упавшим боевым духом не выглядели весомым аргументом, особенно если вспомнить о городской страже, точнее даже гарнизоне, возглавляемом каталонцем Федерико де Бальса, вышколенных солдатах под командованием Гаэтано Рикотто и личной гвардии Родриго Борджиа, преданных исключительно его семье. В большинстве своём тех же самых каталонцев, которым понтифик по понятным причинам доверял гораздо сильнее прочих.
Злобно кривясь и периодически изрыгая смесь ругательств и богохульств, Альфонсо Трастамара удалился сначала из замка Святого Ангела, а потом и из самого Рима. Спустя несколько часов после состоявшейся беседы и остатков его армии практически не наблюдалось. Сам же Родриго Борджиа был вынужден спешно успокаивать Ваноццу ди Катанеи, которая от нахлынувших переживаний почувствовала себя совсем дурно.
Родриго любил свою пусть не жену, но давнюю подругу и мать своих детей, несмотря на то, что верностью сроду не отличался. Даже не пытался скрывать свою чересчур любвеобильную натуру, но был благодарен за то, что Ваноцца ухитрялась вести себя так, будто ничего и нет. И это даже сейчас, когда Джулия Фарнезе, явная и открытая фаворитка понтифика, обитала не где-то в Риме, а прямо в замке Святого Ангела. Что поделать, понтифик любил устроиться с предельными для себя удобствами, в число коих входила и молодая любовница, одна из первых красавиц со всех итальянских землях.
Сейчас же было не до неё, требовалось успокоить куда более важного и дорого человека. Потому он и находился в комнатах Ваноццы, в очередной раз показывая ей написанное рукой Чезаре письмо и объясняя, что хоть ситуация и сложная, но вовсе не угрожающая, как её пытаются представить враги Борджиа, которых и в Риме и особенно за его пределами предостаточно.
— Чего ты так боишься, Ваноцца? — спрашивал Родриго Борджиа, сидя рядом с женщиной и держа её за руку. — Наш сын жив, недавно одержал важную победу и сейчас стремится отвести от Рима угрозу, которую действительно несёт французская армия. Он знает, что делает, а я сделаю всё, что в моих силах, для помощи. Уже делаю.
— Но эти крики на улицах… Я же их слышала!
Действительно, Ваноцца ди Катанеи, любящая прогуляться по улицам города, много чего наслушалась. Пусть сильная охрана и защитила бы её от любой прямой угрозы, но вот от криков, которые по большей части были отнюдь не радостными и наполненными либо паникой, либо торжеством по поводу проблем семьи Папы… От такого верные каталонцы защитить не могли. Разгонять же римский охлос древками пик и ножнами мечей — занятие, которое хоть и могло доставить каталонцам определённое удовольствие, но привело бы к ещё большей интенсивности воплей. Рим — город не только древний, но и особенный.
— На этих улицах всегда кричат. И всегда готовы метнуть кусок грязи в тех, кто правит. Зато столь же радостно они целуют край плаща того же правителя, как только оказывается, что слухи о его слабости всего лишь иллюзия. Этого не изменить ни мне, ни моим детям. Разве что внукам… и то я бы не поставил на это большую сумму, — невесело усмехнулся Родриго Борджиа. — Скоро это пройдёт. Очень скоро, если наш сын сумеет одержать кроме победы на поле боя ещё и дипломатическую, введёт в заблуждение короля Франции с его советниками.
— Мой брат такой, он может! — хихикнула проскользнувшая некоторое время назад в комнаты матери Лукреция. А раз уж она где-то появилась, то выставить её оттуда без крайне весомых и обоснованных причин… было чрезвычайно сложно. Влияние брата приносило развитие юной Борджиа в самых разных направлениях. В том числе и таких, не особенно нравящихся её отцу. — Мама, ты за него не беспокойся, он всегда остаётся победителем, даже когда другие считают иначе. Сначала считают… А скоро и я такой же стану. Только не с мечом в руке, а словами сражаться стану, он научит. Уже учит.
Лукреция не могла не похвастаться в этой ситуации, Родриго Борджиа понимал. Для его дочери каждый новый успех любимого старшего брата был своего рода возможностью всё меньше и меньше скрывать то, чему её обучали. Обучали не всем известные учителя, а сам Чезаре, эта его подруга-амазонка, бывшие кондотьеры, а теперь полководцы армии Борджиа опять же. Если они поднимаются вверх и одерживают победу за победой, то и исходящее от них влияние сложно заклеймить негодным, опасным, неправильным для юной синьориты, дочери самого понтифика и чуть ли не самой завидной невесты Италии.
Александр VI если и не окончательно смирился с тем, что его любимая дочь вырастает… не совсем той, как он планировал, то был к этому весьма близок. Оттого даже не собирался её пусть вежливо, но удалить или попросить помолчать. Напротив, решился немного приоткрыть завесу тайны над своими дальнейшими действиями. Теми самыми, о которых его просил Чезаре в своём письме.
