— Да, что с Савонаролой?
Слова Бьянки, которая сюда таки да проскользнула, настолько сочились ядом и злостью, что аж жуть. Взгляд Мигеля де Корельи тоже ни разу не напоминал о такой чуши как кротость и смирение. Даже Катарина Сфорца кривилась в столь специфической улыбке, что знающие Тигрицу хоть немного сразу понимали, какие мысли сейчас бродят у неё в голове… Какие? Разные, но неизменно связанные с виселицами, обезглавливанием, четвертованием и прочими «воспитательными мерами» в отношении бунтовщиков и особенно республиканцев. Сфорца, скажем так, ни разу не симпатизировала отсутствию монархической власти, видя в республиканстве отчётливую угрозу.
— Святому Престолу нужно говорить об этом с Пизанской республикой.
— Которой не существует.
— Существование которой поддержит Венеция, — показал клыки герцог, находящийся де-факто на службе у венецианского дожа со всеми своими потрохами. — Мы надеемся на понимание между всеми нашими союзниками.
— Надежда — это хорошо. Я услышал позицию дожа и тех, кто помогает ему править республикой.
Игра словами, игра интонациями… Гонзага по сути передал послание, что Венеция будет стоять на страже как Сиены, так и пытающейся отколоться от Флоренции Пизы. И Савонарола венецианцев, скажем так, не особенно пугает, пока не лезет в их торговые дела. А ещё то, что если Пьеро Медичи не справляется собственными силами с бунтовщиками, то так тому и быть, а посторонним, то есть нам, Борджиа, в это дело лучше не лезть во избежание конфликта уже с самой Венецианской республикой.
Явно и чётко выраженная позиция! Самое печальное в этом было моё понимание, что, к огромному сожалению, пока ничего с венецианской наглостью сделать не получится. Сила республики позволяла её правителям чувствовать себя хозяевами положения не только на своей территории, но и брать под своё покровительство тех, кто готов был выразить своё желание стать де-факто вассалом. Мантуя, теперь вот Сиена и, если срастётся, Пиза. Дож, а наверняка не только он, но и немалая часть членов разных республиканских советов почувствовали удачный для себя расклад и стремились закрепить выход на новые рубежи.
Успокоив Мигеля и особенно Бьянку несколькими оговоренными примерно в расчёте на такой случай нейтральными для прочих словами, я продолжил «вежливую беседу», вроде как приняв услышанное как данность. Не исключено, что сам герцог Мантуи показными моими эмоциями и обманулся — сам по себе он был не шибко большим специалистом в чтении душ человеческих. А если и нет — невелика беда. Всё равно тот же Агостино Барбариго должен понимать, что Борджиа очень не любят таких вот фокусов. Понимает, а значит просчитал самые естественные варианты наших ответных действий, среди которых и возможный конфликт, чуть позже или заметно позже.
Ничего, всё ещё только начинается. Просто временный союзник оказался совсем уж ситуативным, а значит углублять союз категорически не рекомендуется. Но и рвать с Венецией нет резона, ведь против той же Османской империи венецианцы будут очень даже в тему, да и излишне сильные трепыхания Франции этим торгашам не по нраву. Зато всё, что касается доминирования в пределах итальянских земель — тут они не то что не союзны, а враждебны, что сейчас и продемонстрировали. Понимают, собаки хитромудрые, что любое действительно сильное государство на территории «сапога» рано или поздно, но сожрёт и их республику. Вот и предпринимают меры противодействия.
Заканчивать надо эту говорильню. А что дальше? Конечно же, убедиться, что остатки французской армии направляются именно по намеченному королём маршруту, а параллельно окончательно разобраться с внутренними врагами. Орсини, Колонна, прочие… С учётом «сиенской карты» это может оказаться куда сложнее. Неаполитанские же дела… Оставить часть отрядов, чтобы пресечь попытки прорыва малых и средних групп французов. Маловероятно, что таковые последуют, но всё же. И взаимодействие с испанскими войсками, которые неспешно, но уверенно продвигаются, выбивая малочисленные французские гарнизоны на юге королевства. По любому всем нам будет чем заняться. Только не здесь, совсем не здесь, близ этой паршивой Палестрины. Ведь все дороги, как известно, ведут в Рим.
Интерлюдия
Генуя (территория, подвластная Миланскому герцогству), февраль 1494 года
Порой в тот самый момент, когда надеешься на улучшение, всё становится ещё хуже, причём совершенно неожиданно. Беда приходит оттуда, откуда её не ждали… Вот и в Генуе — этой временной остановке, где Карл VIII надеялся перевести дух, собраться с силами и принять, наконец, решение касаемо дальнейших действий, его ожидали совсем уж нехорошие новости.
— Как это могло случиться? Как?! — бушевал король, мечась из угла в угол. — Амбуаз, этот укреплённый замок, с гвардейцами, артиллерией, крепкими стенами… И туда врываются наёмники, похищают королеву Франции и дофина, после чего просто уходят. Не забыв ещё и украсть то, что можно унести с собой!
— Н-не знаю, В-ваше Величество, — с трудом выдавил из себя шевалье д’Орб, доставивший это известие. Один из нескольких, просто именно ему, отправленному в Геную, «посчастливилось» передать королю сие препечальное известие. — Мне неизвестны подробности.
— Вон! — и даже не дождавшись, пока не верящий, что так легко отделался, шевалье выскочил из помещения, Карл VIII обратился уже к маршалу, не снижая, впрочем, громкости своего крика. — Может быть вы скажете мне, что там вообще творится? Луи, вы же читали это… письмо. И что скажете своему королю?!
— Что Жильбер де Бурбон Монпансье скоро подойдёт сюда с теми отрядами, которые у него ещё остались, — печально вздохнул де Ла Тремуйль. — И что итальянская кампания проиграна, нам не вернуться в Неаполь, когда в самой Франции разгорается мятеж в Бретани. Тот мятеж, к которому приложили руку те самые Борджиа. Это их повадки, Ваше Величество, они уже испробовали свои силы во Флоренции, а теперь добрались и до вашей супруги. Простите, но она вряд ли смирилась с тем, что её Бретань теперь часть Франции. И из письма следует, что королева сделала всё, чтобы эти наёмники преуспели. Сама она не могла их нанять. И бывший… теперь снова действующий командующий войсками Бретани Жак де Риё тоже не такой человек. Он бы не смог, не хватило бы мастерства, умений.
— Маршал прав, — кривясь от боли в не успевшей зажить ране от пропахавшей бок пули из аркебузы, процедил д’Обиньи. — Для начала, война нами проиграна. И если удастся закрепиться хотя бы в Савойе, Монферрате с Асти и, если особенно повезёт, сохранить в Милане и Генуе власть Лодовико Сфорца… Тогда Господь окажется на нашей стороне.
Когда слова о проигранной итальянской кампании говорит склонный к осторожности маршал — это одно. Но если к нему присоединяется и командир королевской гвардии, обычно мало склонный к такого рода высказываниям… Тут и куда менее умный человек, чем Карл VIII Валуа призадумался бы.
Вот король и впал в тяжёлые размышления, прекратив бег по комнате и пытаясь окончательно разобраться со сложившейся к этому дню ситуацией. Начать следовало с того, что в сражении при Палестрине, помимо обоза с большей частью неапольской добычи, была потеряна набранная пехота из швейцарцев-наёмников, а также артиллерия, точнее те орудия, которые не пошли на укрепление обороны неаполитанских крепостей.
