Меж тем Альфонсо, на несколько секунд выпавший из реальности, отмер и заблажил, словно получил под хвост клистир с молотыми ёжиками:
— Мы проиграли это сражение. Нас предали, мы проиграли, теперь нужно спасать себя и остатки войска! Я сейчас же возвращаюсь в Неаполь, буду готовиться к тому, чтобы встретить врага там. Я обращусь к Кастилии и Арагону, с императору Максимилиану. К королю Венгрии наконец! Они должны убедить Карла остановиться, пусть даже придётся отдать несколько крепостей… кому угодно. Нужно бежать, иного нам не остаётся!
Паникёр, ети его налево и с проворотом. Однако именно подобную реакцию я и ожидал, именно рассчитывая на неё, спешно выстраивал новый план, поскольку старый более был не актуален сам по себе. Отдельные элементы — причём немалое их число — непременно останутся в силе, равно как и конечная цель. Но вот основная линия нуждалась в замене.
— Робких душой не держу. Хочешь бежать — беги, держать мы, — взгляд в сторону Медичи, — точно не станем. Только перед тем, как убегать, скажи тем, кто ещё остался верен, что ты предлагаешь убегать при первой настоящей угрозе. Борджиа и Медичи — остаться и сражаться, как подобает благородным людям.
Ишь как перекосило то. Рожа стала такой, что так и просит не то кирпича, не то цианида, введённого внутрь в большой дозе, чтоб наверняка. Не-ет, с тобой мне точно не по пути от слова «совсем».
— Я увожу своих вассалов. Хочешь им что-то сказать — говори сам, я не могу помешать. Но не забуду!
Стра-ашно, аж жуть. Ты уже никто, корона едва держится, готовая свалиться с мало предназначенной для подобного знака власти и силы головы. От помощи же ты сам сейчас отказался, надеясь… непонятно на что. Тут скорее не разум, а инстинкты зверя, которого загоняют ловчие со сворой собак. Попытка спрятаться, зарыться под землю в надежде, что потеряют след. Ну-ну, каждому своё.
Альфонсо ещё что-то орал, правда не в мой адрес или в сторону Медичи, а на своих сопровождающих, что-то им приказывая. Затем развернулся и двинулся к коню, наверняка отправляясь к тому немногому, что осталось от армии Неаполя. Мне же требовалось успокоить начавшего нервничать герцога Флорентийского.
— Пусть убирается, он даже не бесполезен, а вреден после того, как вскрылась его слабость и никчемность.
— Но его оставшиеся войска — другое дело.
— Тех, кто готов сражаться, мы сейчас постараемся удержать. Слабые же духом пусть убираются вслед за своим уже почти не королём. А к тому же… Ты понимаешь, что даёт нам бегство Альфонсо?
— Нет, Чезаре. Только то, что преимущество врагов станет ещё сильнее.
Артиллерия, по новому обученная пехота, ещё кое-что. У нас хорошие шансы сдержать следующую атаку Ла Тремуйля. Зато бегство нашего уже не совсем союзника даёт нам полное право кое-что изменить в договорённостях.
— Ты хочешь… Торговать его короной? Здесь и сейчас?
Киваю, цинично усмехаясь. Да, я не планировал ничего такого изначально, желая сдержать заключённый союзный договор. Однако предательство освобождает от любых клятв. Альфонсо Трастамара, король Неаполя, нас предал. Из чувства страха и неверия в собственные и союзные силы, надломленный предательством вассалов — которого могли ожидать другие, но только не он сам — только вот причины предательства не имеют особой значимости, ничего не меняют. Политика — жестокая стезя, тут в большинстве случаев не прощают даже простые ошибки, не говоря уж о таких.
— Здесь? Да. Сейчас? Не совсем, сначала нужно как следует продемонстрировать маршалу нашу силу, чтобы он понял сам и передал своему королю о чрезмерной опасности продолжать противостояние с Римом и Флоренцией, если есть желание получить Неаполь. И торговать мы будем не короной, а нейтралитетом. Честь позволяет отказаться от защиты труса и изменника. Но вот сейчас…
— Постараешься оставить часть неаполитанцев.
— Верно! И ты, Пьеро, должен мне помочь. Слово Борджиа и Медичи весит больше, чем каждое по отдельности. Да и демонстрируемое перед лицом опасности единство кое-чего стоит.
Интерлюдия
Поле боя близ Реджо-Эмилия, расположение франко-миланских войск, август 1493 года
Маршал Франции Луи де Ла Тремуйль мог по полному праву гордиться тем, что ему удалось сделать. Он сумел не только договориться с немалым числом вассалов Альфонсо Неаполитанского, но и при помощи доброжелателей и подкупленных неаполитанцев устроил всё так, что ненавидящие своего короля вассалы предали его в самый нужный момент. Во время сражения, когда уже расставлены все фигуры и выстраивать новую стратегию боя почти невозможно!
Казалось, действительно ничего нельзя было изменить. Посчитав, что почти полный распад центра вражеского войска как нельзя лучше подходит для атаки рыцарской конницы, для прорыва её между центром и правым флангом противника, Ла Тремуйль своим приказом двинул отборные войска вперёд. И не только свои, но и союзника. И что же случилось? Неожиданное, а от того ещё более действенное сопротивление казалось бы обречённых италийцев. Для начала атакующую конницу обстреляли артиллерийские батареи, да к тому же сделали это через головы собственных войск, вдобавок ко всему не ядрами, а чем-то совершенно иным. Проклятые Борджиа, больше некому было устроить… такое.
Затем попытка всё же прорвать строй венецианцев и этих новых тамплиеров, казалось давно сгинувших и не способных возвратиться И тут их нашли чем удивить! Сложное построение пехоты, сперва встретившее частыми, слишком частыми залпами аркебуз. Отстрелявшись же, стрелки скрывались за частоколом длинных пик, а пикинёров, в свою очередь, прикрывали щитоносцы. Казало бы обычное дело, щиты-павезы в Италии использовали часто. Но нет, это были не обычные павезы, а щиты из металла и только металла, которые разве что ядром можно пробить или из арбалета с нескольких шагов.
Атака захлебнулась. Да, отборным французским кавалеристам удалось опрокинуть венецианских наёмников, нанести им большой урон и чуть было не прорвать строй, выйти на столь желаемый простор… Только «чуть-чуть» не считается, частая стрельба из аркебуз, порой грохочущие орудия и хорошо обученная пехота противника помогли тем удержаться. Понимая, что потери могут оказаться слишком уж велики, а желаемый результат остаётся под вопросом, маршал приказал отступать.
Досада? Было такое чувство. Зато уныния и даже разочарования не присутствовало даже на горизонте. Ла Тремуйль уже сделал многое для победы, приблизился к ней почти вплотную. Оставалось лишь протянуть руку и сорвать этот спелый плод. Приложить побольше усилий и сорвать! Тяжёлая кавалерия была потрёпана и нуждалась в отдыхе? Ничего страшного, имелась кавалерия лёгкая, а также большое количество пехоты, в том числе и союзной. Стрелки, пикинёры, иные… Пусть идут вперёд чужие, а французы подопрут их сзади, чтобы не разбежались. Сами же отряды, идущие под знамёнами с французскими лилиями, вступят в бой в решающий момент.
Недовольство Лодовико Сфорца? Его удалось притушить, напомнив, что именно его, Ла Тремуйля, стратегия позволила избавиться чуть ли не от десятка тысяч неаполитанцев, часть которых была убита или пленена, перешла на их сторону либо просто разбежалась. Сам маршал видел и уж тем более его доверенные люди сообщали, что немалое число вассалов Альфонсо предпочли убраться восвояси, не желая подвергать себя риску, особенно после всего случившегося.
