— Здравствуй, Хуана, — вымолвила Лукреция, подойдя к беседке, а попутно одним лишь жестом словно бы вымела оттуда обеих дам свиты королевы. — При такой хорошей погоде я не удивлена, что и ты решила побыть вне дворца. И снова с вышивкой…
— Лукреция, — мило, этак по домашнему улыбнулась испанка. — Я рада тебя видеть. Жаль, что ты всегда в делах. Прямо как моя мать, которая тоже всегда занималась тем, что не было полностью женским делом. Государство, войны, казна, церковь… Я думала, что это что-то особенное, а прибыла сюда, в Рим, и оказалось, здесь то же самое. Ты, герцогиня Миланская, советница моего мужа Бьянка… Вы все напоминаете мне о том, что было привычно дома.
— Это ведь хорошо? — уточнила Лукреция, устраиваясь неподалёку от отложившей вышивку Хуаны.
— Наверное. Только я всё ещё сильно скучаю по отцу с матерью, сестрам, брату.
— Война. Зато как только она закончится, ты сможешь их навестить. Брат всегда держит данные им обещания.
Я знаю. Держит.
Опять улыбка, на сей раз какая-то мечтательная. Лукреция не знала, что там Чезаре пообещал своей супруге и в каком количестве, но понимала, что сказанное будет воплощено в жизнь, причём в озвученные сроки. Если же что задержится или не сложится, то исключительно по очень веским, не зависящим от воли человека причинам.
Вообще же Лукреция нормально приняли жену своего брата, чего немало помог её характер. Хуана подстраивалась под окружение, желая лишь одного — чувствовать себя любимой, защищённой, а в ответ готова была на многое. В чём-то идеальная супруга, и дочь понтифика не сомневалась, что её брат это понимает и использует. В хорошем смысле этого слова, пусть даже брак и был организован не по любви, а для соединения родов Борджиа и Трастамара.
— Сложно мне, — неожиданно для себя призналась Лукреция собеседнице. — Раньше, когда брат и отец меня учили, шаг за шагом подпуская к делам государства, было легче. Они делали всё так, чтобы я хотела больше поручений, больше дел, прикоснуться к новым тайнам. А сейчас обрушилось всё то, чем занимался брат. Резко, сразу… Отец помогает, но только так, чтобы я совсем не надорвалась. Говорит, что это тоже необходимый опыт, а я уже достаточно взрослая и обученная. И если хочу получить корону, как и мой брат — не Железную, другую, — поправилась Лукреция, знающая цену подобным тонкостям в разговоре вроде даже и с ближним кругом. — Подобное станет пусть и не постоянным, но случающимся.
— А зачем ты хочешь корону? Не через мужа, а собственную. Можно ведь жить спокойно, быть счастливой в браке, стать опорой мужу и воспитывать детей. Мы женщины, а не амазонки из древности. И я знаю, что Чезаре никогда не допустит, чтобы твоим мужем стал тот, кто тебе противен или безразличен. Он говорил про тот случай, про Сфорца.
— Мой брат, он такой, — взбодрилась Лукреция. — Нам обеим с ним повезло.
— Повезло, — отозвалась испанка, глядя на колышущиеся от лёгкого ветерка ветви деревьев. Только сейчас его нет, а мне остаётся лишь ждать, скучая за вышиванием, книгами и прогулками по Риму.
Видя, что Хуана говорит совершенно искренне, Лукреция на какое-то время призадумалась. Понимала, что скука, хоть дело и естественное, но в случае аж с самой итальянской королевой дело, как говорил Чезаре, «непродуктивное». Раз так, то стоило придумать, чем бы таким полезным и в то же время способным заинтересовать можно занять урождённую Трастамара? И кое-какие мысли уже появлялись.
— Хочешь я найду тебе занятие? И сама отвлечёшься, и Чезаре поможешь.
— Кончено хочу, — в глазах испанки, до этого подёрнутых пеленой тоски, появилась искра настоящего интереса. — Только я мало понимаю в делах государственных. Видела. Чем муж занимается, там всё очень сложно… как у матери. Я могу постараться, только боюсь не помочь, а навредить.
— Не навредишь! Чезаре у нас могучий король-воитель, интриган и гроза врагов Италии и Святого Престола. Не удивлюсь, если османы скоро начнут пугать им, словно каким-нибудь Роландом Неистовым! А ты словно воплощение добра и милосердия, способная одним взглядом напомнить о любви, добре и прочем.
— Я всего лишь…
— Такая, какая есть, и это хорошо, — припечатала Лукреция жену своего брата единственной фразой. — Тебе лишь нужно быть собой, а как обернуть это на пользу Чезаре, Италии и всем нам — это уж предоставь мне. Я заметила, что ты очень хорошо умеешь разговаривать с людьми, располагать их к себе. Мы, Борджиа, имеем не только врагов, но и друзей, и тех, которые ещё не решились стать нашими друзьями. В этом им требуется помочь, не только обещаниями, но и добрым словом. Тем самым, которое тебе будет даваться куда легче. Правдивые, искренние слова от самой королевы Италии. Понимаешь?
Не сразу, но постепенно Лукреции удалось растолковать Хуане то, чего она от неё хочет добиться. Никакого обмана, полное отсутствие лукавства. Просто во многих случаях Борджиа стали неразрывно связаны с умением напустить туман, если и не обманывая, как это делал Александр VI, то играя словами, сплетающимися в паутину, что очень любил сотворять его сын, король Италии. Да и сама Лукреция шла по стопам брата, учась софистике, яду в речах и умению вводить в заблуждение правдивыми словами. Именно поэтому на любых переговорах — неважно, с союзниками, нейтралами либо открытыми и тайными врагами — другая сторона искала не то что второе, а третье и четвёртое дно в каждой произнесённой фразе.
После подобного искренность и открытость Хуаны, вкупе с умением сразу располагать к себе даже незнакомых людей могли стать глотком свежего воздуха после насыщенного ядом интриг. Возникающего везде, где появлялся кто-либо из урождённых Борджиа и тех, кого они приближали к себе, делая похожими не телесно, но духовно. Вот в чём Лукреция сомневалась, так это в том, что Хуана способна стать пусть даже отдалённо подобной сама по себе. Слишком она… другая. Менять же свою супругу намеренно и насильно Чезаре точно не станет, уж своего брата девушка знала чуть ли не лучше всех остальных, может даже самого отца.
— Совсем скоро, почти на днях, сюда, в Рим, приедет Пьеро Медичи, герцог Флорентийский, — перешла Борджиа от общих слов к конкретному делу. — Нам нужна доля в его банке, но прежде, чем говорить о ней, хотелось бы ещё сильнее смягчить отношение Медичи к тем людям, которые пользуются услугами их банка. Порой они слишком суровы, видя лишь мгновенную выгоду и не смотря далеко вперёд. Чезаре удалось убедить Пьеро смягчить условия займов и простить долги тем, кто не смог бы их выплатить. Это было тогда, в канун коронации Медичи.
— Он выполнил обещание?
— Конечно же, — кривовато усмехнулась Лукреция. — Герцог Флорентийский понимает ценность слова, которое дают нам. Как и то, что случается с нарушившими оное. — Только этого недостаточно, требуется новое смягчение. Не прощение долгов, а их отсрочка. Войны… они ударили даже по тем, кто прямо в них не участвовал. И ещё ударят. Мы не хотим, чтобы Медичи понесли убытки. Но в то же время лучше убедить их немного обождать… и получить своё несколько позже. Пусть люди видят в теперь их, а потом и частично нашем банке не врага, а полезное средство.
