- Вот всё и закончилось,- улыбнулась подруга. – А ты ещё…
Тут она осеклась на полуслове, уставившись куда-то вдаль. Сперва я не понял, безжалостно протупив секунд этак пять, но потом до меня дошло. В той стороне, куда сейчас смотрела Бьянка, находился храм святого Юлия. И оттуда поднимался в небо подозрительный такой дымок.
С-суки ж вы поганые! Слов у меня просто не было, зато многоэтажные матерные выражения имелись в избытке. По ходу, одно из двух запланированных самосожжений для оболваненной паствы доминиканцы таки да получили…
***
Русское царство, Москва, июль 1496 года
Характер царя русского Ивана III был загадкой для многих, не исключая тех, кто был его приближённым, другом, родственником. Оно и неудивительно, ведь человеком он был выдающимся по меркам не только Руси, но и любой европейской страны. Дело не в том, что он единолично правил государством вот уже более трёх десятков лет – хотя и в этом тоже, чего уж – до того ещё и являясь соправителем своего отца. Василия Тёмного. Сидеть на троне и править – разные дела. Тем более собирать державу из кусков, одного за другим уничтожая противников или заставляя их сдаваться на милость победителя. Галич и Тверь, Можайск и Новгород… это не считая иных, куда менее значимых независимых от Москвы князей. Окончательное уничтожение попыток Орды восстановить свою власть над Русским царством с последующим раздроблением этих самых ордынских владений на нечто далеко не столь опасное. Превращение Казанского ханства в обычного данника Москвы со сменой тамошних ханов на новых, едва только очередной посаженный на престол начинал либо дурить, либо пытаться сталь самостоятельным. Постепенное, кусок за куском, возвращение русских земель, ранее бывших под властью Литвы. Наконец, напоминание о силе Руси европейским государствам, таким как Дания, Швеция, Ливонский Орден и Священная Римская империя. Союзы опять же, мимолётные и куда более постоянные. Из последних можно было отметить Молдавию с Венгрией и ещё одного союзника. Неоднозначного, но порой очень полезного – Крымское ханство.
С отроческих лет пребывая в центре жесточайшей борьбы за власть, Иван Васильевич привык видеть разное и воспринимать это как естественное в стремлении возвысить себя и уничтожить врагов. Убийства, ослепление или иное калечение противников, насильственное пострижение в монахи с указаниями желательности смерти через несколько лет, когда всё поутихнет. Потому и к смертям вокруг себя царь относился как к неизбежности. Более того, если поначалу отдавал подобные приказы с колебаниями и неохотой, затем с печалью, то с недавних пор… Только полезность касаемо дел государевых и ничего больше. Ледяная рука отождествления себя и державы добралась до самой его души, сжала оную душу и медленно, но верно промораживала. Опять же сперва едва заметно, потом всё сильнее и сильнее.
Когда случился главный «удар»? Иван Васильевич знал, пусть и старался о том не вспоминать. Смерть его первенца и единственного сына от первой жены, Марии Тверской, виновника которой найти так и не удалось. Хватать же тех, на кого падало подозрение, но не было уверенности… Это могло ударить по главному детищу Ивана III – Руси, которую он собирал из кусочков. Потому и сдержался, хотя и не оставил попыток найти виновников, но так, чтобы это были не просто подозрения, но полная уверенность.
А вот после смерти старшего сына… словно порвалась главная нить, соединяющая государя и человека. Вроде бы он и продолжал жить, чувствовать, получать удовольствие от еды, питья, иных радостей плоти и духа, но в то же самое время они становились не такими важными. И не было главного – привязанностей сердца. Жена? Софья Палеолог была выбрана в невесты из государственной необходимости, дабы придать роду князей Московских связи с византийскими императорами. Самой Византии уже не было, а вот преемственность сохранялась, такое нельзя было не использовать. Тут и вера, и причастность к великой империи, и многое другое. Сама же Софья как была, так и осталась для Ивана III полностью чужой, непонятной и даже малоприятной особой. Но необходимость… Насильно пригасив в себе чувства, снова и снова делая это и после смерти сына, царь даже не заметил, как окончательно превратился в некий сложный механизм, наподобие часового, только настроенный на развитие государства и увеличение его силы. Друзья, родичи, тем паче просто приближённые – все они могли быть при необходимости отодвинуты в сторону или и вовсе сняты с доски, словно фигуры в шахматах.
Лишь поняв это, получалось осознать то, что двигало русским царём. Но вот что нельзя было, так это даже пытаться заговаривать о подобном с ним самим. На этом многое потеряла Елена Волошанка, вдова Ивана Молодого, пытавшаяся воздействовать на любовь царя к покойному сыну. Осторожно намекала на то, что он Ивана Молодого остался ребёнок, Дмитрий, родной внук Ивана III от любимого сына.
Не подействовало. Или она просто опоздала. Тут уж нельзя было сказать наверняка. Попытка же упорствовать привела к тому, что Иван Васильевич стал воспринимать Волошанку как одну из вероятных угроз, наряду с той, что исходила от его теперешней супруги, Софьи Палеолог. Привязанность же к внуку, и так не шибко великая, поубавилась. Спустя пару лет он и вовсе начал считать как Палеолог, так и Волошанку представительницами двух путей, по которым может двинуться Русское царство после его смерти.
В какой-то мере так оно и было. У каждого из путей имелся наследник – но то, что немалую роль будут играть матери этих наследников, сомнений не имелось – присутствовали и те, кто готов был помогать. Одни склонялись к сближению с европейскими странами, дальнейшему ослаблению влияния церкви, влиянию крупной аристократии на принимаемые царём решения. Они собирались вокруг сына Волошанки, Дмитрия, а к тому же пользовались поддержкой Курицына, Патрикеевых, Ряполовских и прочих. Вторые… «Москва есть Третий Рим и наследница Византии!» - вот какова была их путеводная тропа. Сильная церковь, единовластие царя-кесаря, свой, особенный путь, выражающийся в лавировании меж Европой и Азией. Собственно, привнесение на Русь того, чем была Византия… в последние века своего существования.
Сильные стороны и стороны слабые. Они имелись у обеих дорог, это Иван Васильевич понимал, но решил дать возможность как тем, так и другим доказать это. Может быть сам того не замечая, но поступив в традициях, свойственных не то Византии, не то расположившейся на её землях сейчас Османской империи. Зато прекрасно понимая, что выиграет лишь одна сторона, а вторая лишится всего, возможно, и жизней. Даже наверняка и жизней тоже.
До недавних пор сложно было сказать, кто именно занимал более выгодную расстановку сил. Вроде бы вдове его покойного сына удалось заручиться поддержкой знати и даже привлечь на свою сторону ближнего советника и единственного настоящего друга – Фёдора Курицына, но… «Нестяжатели», это церковное течение, которое было связано с Патрикеевыми и не только с ними, оказались слишком слабы, не имели большинства на церковном Соборе. Даже помня о том, что им удалось заручиться поддержкой митрополита Зосимы, положение самого Зосимы становилось более и более шатким. «Иосифляне» как один сплотились даже не вокруг своих глав вроде того же архиепископа Геннадия, а вокруг Софьи Палеолог, видя в царице ту самую Византию, которую они очень хотели перенести сюда, на русские земли. И этот перенос находил живой отклик в душах простых людей: мастеровых, хлебопашцев, многих рядовых воев.
