- Гарсия де Лима, понимая, что Меллендорф назвал имя капитана «Быстрой ласточки», перевёл взгляд на эту каравеллу. Ну да, вот и опасность ракет подтвердилась. Видимо, одно из этих дьявольских порождений разорвалось прямо при взлёте или просто не сойдя со станка. Теперь команда каравеллы спешно тушила пламя, не давая ему серьёзно навредить. Успешно, но… Невезучесть Сильвио ди Чента стала воистину легендарной. Причём череда печальных случайностей была не такой серьёзной, чтобы тот лишился корабля. потерял большую часть команды или остался совсем без добычи, но вместе с тем… То матросы нажрутся чего-то и потом маются животами в самый неподходящий момент. То во время абордажа ухитрятся поджечь или разбить самую ценную часть груза, сами того не представляя. Могли снести походя голову пленнику, за которого дали бы огромный выкуп или знающему очень ценные и важные сведения. Один раз и вовсе бравые офицеры капитана ди Чента пустили на подтирку своих задниц «какие-то бумажки с закорючками», на деле бывшие ценной перепиской. В общем…. подобных случаев хватало, и были они разными. Неудивительно, что фон Меллендорф откровенно злобствовал, видя как Невезучий Капитан в очередной раз оправдывал своё прозвище.
К счастью, такой он был один. Другие каравеллы вновь и вновь запускали ракеты, что, попадая в цель, взрывались, расплескивая зажигательную начинку. А уж весело разгорающееся пламя давало понять мамлюкам, что им остаётся только бежать, причём желательно как можно дальше. Или просто умереть без цели и смысла, потому как тушить это пламя они явно не умели. Пока не умели, но это сейчас не имело особого значения.
- Меняем позицию, Зигфрид, - напомнил капитану де Лима. – Нам нужно выжечь как можно больше, а только затем готовиться к высадке.
- Чтобы жечь дальше! Это мне нравится! – радостно откликнулся капитан «Искупления грехов». - И пусть они на себе почувствуют всю тяжесть грехов, искупить которые их племя сможет только смертью. Смертью в огне! Ярком. Жарком. Горячем!
Командующий итальянским флотом знал сильные и слабые стороны своих капитанов. Тем более тех, кто являлся особенно важными. Таких как Калатари, Меллендорф, Ларго-Виллаима и прочие. Зигфрид фон Меллендорф, к примеру, частенько впадал в боевое безумие, когда ему нужно было лишь убивать врага, да как можно больше. кровавее. Вот и сейчас он поддался зову ярости и теперь… Хорошо хоть его желания полностью совпадали с тем, что требовалось. Огненный дождь, выжигающий всё в окрестностях Думьята. И лишь когда пламя сожжет достаточное число прибрежных построек, придёт время самого Думьята. Скоро придёт, очень скоро, в этом де Лима не сомневался. А следом за Думьятом и Александрия узнает, что такое сила итальянского флота. Только вот сперва им будет предложено оценить возможные последствия своего сопротивления. Угольки внутри крепостных стен Думьята, которые только и должны будут там остаться, вполне способны навести на правильные мысли. Всё же слишком много ценного внутри некогда великого города, оттого и не хотелось что Гарсии де Лима, что пославшему его Чезаре Борджиа сжигать дотла то, что реально захватить нетронутым… ну или слабо затронутым. Война, она может быть ещё и очень, очень выгодной.
***
Мамлюкский султанат, Каир, январь 1497 года
Как правило, война не начинается внезапно, ей непременно предшествует что-либо серьёзное. Желание соседа присвоить себе часть земель, личные обиды, вопросы веры, иные важные причины. По мановению руки это всё возникнуть не может. Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури ожидал нападения со стороны Баязида II, поддержанного к тому же королём франков. Это да, это было. Потому и часть войск уже успела отправиться ближе к границе с Османской империей. Также были предупреждены эмиры, владения которых были на побережье. И, разумеется, султан продолжал собирать армию, в том числе используя наёмников, понимая, что даже одному османскому султану противостоять будет очень сложно, не говоря уже о франках. Тридцать тысяч уже были там, близ османской границы. Ещё почти пятьдесят ему удалось собрать. Далеко не все из собранных воинов были действительно умелыми, наёмники могли в любой момент исчезнуть или предать, плохо обученные части способны были побежать при сколь-либо серьёзной угрозе, но… То же самое творилось и у Баязида II, уж в этом Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури был полностью уверен. Золото способно творить чудеса, будучи положено в нужные кошельки.
Только удар последовал не со стороны османов, не от франков даже – те ещё не отплыли от своих берегов – а от Италии. От той самой Италии, которая совсем недавно предлагала, совместно с Венецией, союз против Османской империи, желая получить взамен Иерусалим и окрестности.
Один быстрый удар новым оружием, которое, по словам видевших это, было словно отрыжкой из Джаханнема, порождением самого шайтана. Падающий с небес огонь, он словно выжег Думьят изнутри, мало что оставив. Не горел разве что камень, а вот дерево, тела… И потушить это пламя водой было просто невозможно. Думьят пал, да и вокруг города всё было выжжено. Быстро, жестко, коварно… И вместе с действиями имелись слова. Те слова, которые были переданы с немногими отпущенными пленниками. Сами слова и начертанные на бумаге со всеми печатями и подписями итальянского короля и Папы.
Смерти венецианских послов, растерзанных толпой в посольском доме. Не столько сами смерти, сколько то, что никто не понёс соответствующего наказания, а «щедрые дары», отправленные в Венецию, Борджиа сочли унижением для всех стран, а не только той, чьи послы лишились жизней. И на этом основании объявили, что считают своим долгом «принести возмездие за невинно и мученически погибших» и сделать это, «принеся крест и меч на все земли, кои вот уже не первый век стонут под гнётом злокозненных и богонеугодных правителей», а ещё «особо покарать тех, кто отверг предложенную помощь против врага иного, предпочтя жестоко убить предлагающих помощь из злокозненной сути своей, которую только смертью следует исцелять».
Такие слова можно было бы не принимать во внимание… исходи они от кого другого. Но это были Борджиа, те самые, которые успели показать себя, чуть было окончательно не растоптав совсем недавно казавшуюся всемогущей Османскую империю. Султана Баязида II тогда спас лишь случившийся Авиньонский Раскол. Но что может спасти его, Аль-Ашрафа Кансух аль-Гаури? Второго раскола точно не ожидается, да и король Франции не обезумел, чтобы даже попытаться ударить в спину тем, кто вновь начал Крестовый поход, наверняка имея целью не только Думьят и иные мамлюкские земли, но и столь желаемый всеми неверными Иерусалим.
Что тут можно было сделать? Султан терялся в раздумьях, никак не в силах найти тот путь, который приведёт пускай не к победе, но хотя бы к не самому тяжёлому поражению. И точно не к краху, ведь он уже понял, что никакого милосердиянему или там османам Чезаре Борджиа не проявит. Пощадить и договориться он может … Не с единоверцами, как это можно было подумать, вовсе нет! Тут было что-то совсем иное. Обдумывать это сейчас не имело смысла, в отличие от других мыслей. Тех, в которых должен был помочь его племянник и предполагаемый в будущем наследник, Туман-бай аль-Ашраф. Именно он сейчас и вошёл в комнату, пропущенный охраной, пусть и вынужденный отдать как саблю, так и кинжал. Султан был бдителен и не терпел рядом с собой кого-либо с оружием, помимо верных как псы охранников, всем ему обязанных и знающих, что с его смертью и им долго не прожить.
