Два раза намекать на то, что разговор закончен, посланцу Палеологов не потребовалось. Очередные, уже завершающие, славословия, низкие поклоны… всё. Закончилась, финита ля не пойми что, скорее уж первый акт представления. И ядовитый комментарий Лукреции.
— Эти Палеологи, если понадобится, готовы торговать всем. Престолами, сторонниками, даже родной кровью. Сруби ты завтра напоказ голову брата Софьи на римской площади — Софья даже не подумает прекратить переговоры. Сочтёт малой и приемлемой платой. Будь ты или Джоффре не женаты, она бы любую дочь постаралась как дар преподнести.
— Как это всё… грязно, — поморщилась Хуана. — И этот Еропкин, он так похож по повадкам на гранадских мавров. Я помню, ещё тогда, когда была совсем юной. Но в нём нет мавританской или иной крови. Почему тогда?
— Яд, очаровательная ты моя. Но не тот, который убивает тело, а иной. Яд византийства, что поражает душу, делая её столь же мелкой, склизкой и подлой, как у самих византийцев, варившихся в этой отраве целыми веками. Увы и ах, но византийцы давно и окончательно перестали быть теми, кем были в начала — частью Рима, частью Европы. Когда принимаешь и делаешь частью души образ мыслей и восприятие мира. свойственное иным, совершенно чуждым народам… Результат ты только что видела. Если хочешь, могу показать, что собой представляет Андрей Палеолог.
— Узник в подземелье. Фу, — скривилась испанка. — Мне такое не нравится.
— Чист, относительно опрятен, ни разу не покалечен, да и голодом его никто морить не собирался, — возразил я. — Были, признаться, мысли удавить по тихому сразу после того, как были выжаты все на тот миг ценные и нужные сведения. Однако… Трезвый расчёт возобладал над эмоциями.
— Ты иногда такой выдержанный, Чезаре. Я даже завидую.
Завидует она, ага. Лукреция на минувшие года научилась очень хорошо играть словами, интонациями, да и язык тела освоила так, что просто ой. Настоящая королева, пусть пока и относительно юная. А уж что будет лет через пять-семь, когда окончательно расцветет физически и умственно, достигнет, так сказать, совсем высокого уровня? Ужас и мрак… для всех врагов Борджиа. Зато для меня так и останется действительно близким человеком, которому можно не просто доверять, но доверять практически абсолютно. Одной из очень и очень немногих в этом мире. Да и в том таковых людей было… по пальцам одной руки пересчитать.
Эх, нахлынуло прямо. Я про воспоминания о минувшем, ведь только в воспоминаниях и осталось то, что пережил человек, давно отбросивший своё настоящее имя и накрепко слившийся с прозвищем Кардинал. Мда, было дело, было.
— А ты не завидуй, сестрёнка. Лучше помоги мне мою милую супругу убедить, что для королевы ничуть не вредно, а полезно и даже небезынтересно владеть такой штукой как пистолет. И вообще быть поближе к тому, что может помочь в трудный момент жизни.
— А сам что, неужели красноречия не хватает?
— Хватает, — поневоле улыбаюсь, глядя на Хуану, понимающую, что сейчас её вновь будут мягко, нежно и со всей любовью склонять к принятию новых для неё и очень уж радикальных для испанского придворного воспитания концепций. — Просто я всю силу оного красноречия использую несколько в ином направлении. Более личном, которое за закрытыми дверями большей частью происходит.
— О-о! Я уже очень-очень заинтересована. Хуана, может между нами, девушками, скажешь, что там мой очень искушённый в таких делах братец возжелал от тебя получить? Или чему захотел научить?
Вот и ладненько. Тут главное перевести тему на ту, которую две мои прекрасные дамы способны обсуждать долго, с чувством, с расстановкой и с немалым удовольствием. Лукреция это даже не скрывает, а вот Хуана… эта продолжает мило краснеть, стесняться, но шаг за шагом таки да сбрасывает с себя оковы сурового воспитания, приобщаясь к куда более раскованному поведению тут, в Риме. Более того, среди Борджиа, которые получили мощную такую прививку родом из начала следующего тысячелетия. А я с удовольствием послушаю, почти не вмешиваясь в разговор. Так оно и лучше, и интереснее, и для расслабления нервов самое оно. Свежий воздух, крики чаек, дерущихся меж собой за добычу, плеск волн за бортом. Благодать да и только!
Глава 6
Османская империя, Стамбул, район Ускюдар, август 1497 года.
Какое качество является одним из важнейших для того, кто давно и прочно встал на дорогу предательства? Правильно, развитое чутьё на опасность и умение распознавать приближающуюся угрозы, пока она ещё не стала непреодолимой. Барон Клод дю Шавре, он же теперь отзывавшийся на имя Умара аль-Хадида, считал себя человеком осторожным и весьма предусмотрительным. А ещё умеющим чувствовать, где именно ему будет лучше и выгоднее находиться.
Потому он уже довольно давно и покинул Францию. Долги, вражда с несколькими куда более сильными и знатными аристократами, всё увеличивающая опасность остаться даже не разорённым, а просто убитым. Вот и подался Клод дю Шарве туда, где, как он думал, его уж точно никто не достанет — в Османскую империю. Почему именно туда, а не в одну из христианских стран? Да просто именно османам ему было что продать. Не то, что можно пощупать, а слова. Важные, нужные… и к тому же он уже не раз к тому времени нашёптывал на ухо знакомым османским торговцам кое-что важное о происходящем как в королевстве, так и на королевском флоте. А всё, что касалось флота, османов очень даже интересовало.
Сомнения, сожаления? Подобными мелочами барон дю Шавре никогда не забивал свой разум. В отличие от меры своего благосостояния и удобства. Вот так и оказался в Османской империи, через старых знакомцев постепенно выдав всё действительно ценное и важное, что только знал. А что до жизни в окружении магометан и необходимости принять их веру… касаемо этого он тоже не стал страдать. Единственное, что оговорил — отсутствие одной маленькой, но болезненной операции, которую всем верующим в Аллаха делают ещё в глубоком детстве. Ему подобное было не нужно, а испытывать довольно сильную боль — нет уж, это не к нему.
Зато что оказалось по нему, так это возможность, пользуясь своим довольно острым умом и знаниями о Франции и иных европейских странах, хорошо зарабатывать, оказывая услуги тем, кто готов был платить. Какого рода? Посреднические, конечно, ведь далеко не все и не всегда готовы были иметь дело именно с османами. Да и не везде эти самые османы могли проникнуть, не вызывая серьёзных подозрений. А он, французский аристократ, умеющий правильно себя вести, казаться своим, а ещё подмечать нужное и в нужный момент воспользоваться увиденным, становился почти что незаменимым. Вот и носило бывшего барона то во Францию, то в италийские государства, то и вовсе в испанские земли. А уж будучи в тех или иных местах позаботиться о том, чтобы доставить в порт, к ожидающему его кораблю, выгодные для перепродажи товары — это как Христос, так и Аллах велели. Вместе или же по отдельности, такими вопросами дю Шавре и не пытался задаваться.
Шло время, росло богатство, вокруг предавшего кровь, родное государство, веру и вообще всё француза собралось достаточное число зависящих от него людей. Не верных, а именно зависящих, тут Клод дю Шавре не собирался впадать в не свойственную себе доверчивость. Понимал, что не ему рассчитывать от других на то, о чём сам имел сугубо умозрительное представление.
