— Окажемся мы в Хорасане. И что? — ворчал Карлос, будучи в некоторых сомнениях. — Зачем мы нужны тому эмиру, чем сможем его заинтересовать?
— Знаниями, Карлос! — повысил голос Клод дю Шавре, заодно добавив в слова уверенности. — И используем наши умения убеждать, показав, что Крестовые походы не остановятся, что они распространятся ещё дальше. Испанцы с португальцами уже пробрались в Индию, а теперь, когда Борджиа получили выход к Красному морю, завести и там их жуткий флот с новейшими пушками — это дело времени, но не возможностей. А из Красного моря до Индии и иных земель путь намного ближе. Чем плавание вокруг Африки. Где Индия, там и другие земли.
Дю Шавре умел убеждать, особенно если имелась возможность опираться на реальность, а не на бесплотные идеи и лживые вымыслы. Вот и сейчас он довольно успешно продавливал своё виденье ситуации. Так успешно, что даже Бадревич наконец признал, что Крымское ханство — это отнюдь не то место, где можно чувствовать себя в безопасности сколько-нибудь длительное время. Зато Хорасан… Он тем и привлекал, что между ним и Османской империей находился Ак-Коюнлу; между возможным появлением крестоносцев в индийских землях тоже имелись земли, принадлежащие совсем иным владыкам. Хорошее убежище, надежное. А ещё под господством действительно сильного, по слухам, эмира, стремящегося к расширению своей власти и обладающего подобающими для сего возможностями.
Увлечённость обсуждения того, как именно добираться до Хорасана и как обойтись без лишнего риска, именно она не позволила Клоду дю Шавре насторожиться, когда, низко кланяясь, зашёл один из слуг и, то и дело прося прощения, сообщил хозяину, что пришёл человек от великого визиря, имеющий какое-то важное поручение.
Почему Клод мог бы насторожиться? Хотя бы потому, что обычно он не имел дела именно с Херсекли Ахмед-пашой, получая приказы от других приближённых Баязида II. Но времена меняются, равно как и доверие самого султана. А своему великому визирю он верил поболее многих других. Да и появившийся человек, богато одетый, преисполненный властности, первым делом показал Клоду фирман за подписью Херсекли Ахмед-паши. Подпись и печать были знакомыми, уж в этом дю Шавре не сомневался. Недостатком подозрительности француз не страдал, потому всегда проверял подобное, несколько раз сумев избежать возможных неприятностей из-за небрежно подделанных подписей, печатей, почерка наконец.
— Что желает от меня великий и могучий визирь, о почтенный Гумсур-паша? — обратился бывший барон к незнакомому ему лично, но знакомому по слухам и влиятельному человеку. — В фирмане всё очень туманно.
— Что может желать от вас мой господин в это смутное и опасное для великого султана, главы Дома Османа, время? — перебирая пальцами чётки, произнёс устроившийся на подушках гость. — Дельных советов, которые вы вот уже не первый год даёте и о которых не приходилось жалеть. Неразумные сыновья султана вновь в неразумности своей решили. Что знают лучше отца, как вести себя с недругами внешними и внутренними. Особенно неразумен Шехзаде Ахмет, но и Шехзаде Мехмет стал вызывать опасения, склоняясь к советам тех, кого надо бы удавить шёлковой нитью. Сейчас я расскажу, что произошло. Это займёт не так мало времени, но у вас оно есть, да?
Спорить с доверенным человеком великого визиря? О нет, подобного дю Шавре делать точно не собирался. Зато терпеливо и со всем почтением выслушать, а потом либо сразу ответить, либо попросить время на обдумывание этого самого ответа — как раз то, что нужно было сделать. Да и Гумсур-паша оказался человеком, умеющим говорить понятно, правильно описывать возникшую и требующую решения проблему, а также готовый отвечать на возникающие вопросы, не изображая того, кому нет дела до чужого мнения. Хотя… именно за советами он и прибыл по поручению своего господина. Потому излишняя гордыня и чванство было неуместно.
Ещё он даже не пытался упрекать присутствующих за явственно ощутимый запах вина, тем самым показывая себя как человека разумного. Более того, обронил, что если для лучшего внимания хозяину дома и его гостям желательно продолжить питие «сока виноградной лозы», то Аллах простит это малое прегрешение, ибо велик, милосерден и терпим и верным слугам своим. Правда, поскольку сам он запах вина не любит, то позволит себе зажечь пару благовонных палочек.
Возражать Клод дю Шавре даже не думал. Хочет посланник визиря вдыхать особые ароматы, с собой принесённые — пускай вдыхает. Да и были они довольно приятными, не раздражающими ни его, ни остальных. Вот только голос самогоГумсур-паши оказался очень уж монотонным, наводящим сонливость. Потому дю Шавре. в отличие от трёх своих сотоварищей, перешёл с вина на крепкий травяной настой, помогающий оставаться бодрым… в какой-то мере.
Сон. Он накатывал волнами, на всех. И именно это заставило дю Шавре насторожиться. Только та самая настороженность парировалась тем, что и сам Гумсур-паша то и дело зевал, жалуясь на плохую погоду, бессонную ночь и просто множество дел, от которых никак не получалось избавиться, дабы отдохнуть, как и подобает человеку его положения. А потом… Клод увидел, что де Совиньон уснул прямо в кресле, Бадревич разве что глаза ещё не закрыл, да и Страбарро ошалело трясёт головой, не понимая. что вообще происходит.
Не понимал и сам бывший барон. Только отсутствие понимания не помешало ему с усилием встать и сделать несколько шагов к вроде как открытому окну, чтоб вдохнуть свежего воздуха. Сделал, открыл, вдохнул… И тут голова словно взорвалась.
Харун Гумсур-паша, который на самом деле не то что это имя не носил, но и вообще не был ни османом, ни магометанином, лишь сплюнул, выругался шёпотом на испанском языке, после чего подхватил лишившегося сознания Клода дю Шавре и оттащил его в кресло. Затем потушил «благовония», в которые была подмешана огромная доза дурмана, от которого люди засыпали быстро, крепко надолго. Сам он только потому и держался на ногах, что принял сразу несколько снадобий, частично убирающих действие дурмана. И то чувствовал себя не самым лучшим образом. Оставалось лишь немного подождать, пока прибывшая с ним охрана, уже получившая сигнал, не устранит всех, кто мог быть опасен. Мертвые и молчат, и безопасны. А с самым что ни на есть настоящим фирманом великого визиря вывезти что самого дю Шавре. что остальных тут находящихся, будет легко. Стамбульская стража, ей достаточно показать бумагу с грозными печатями. Даже если попадётся кто-то, умеющий читать, то в увиденном не обнаружит ничего подозрительного. Ну направляются посланцы великого визиря в порт. Ну не сами по себе, а ещё в повозке лежат какие-то грязные и побитые тела, на вид обычные гяуры. Мало ли куда их и зачем! Правоверным никогда не было особого дела до участи неверных, особенно сейчас, после объявленного джихада.
Что до самого Херсекли Ахмед-паши, то визирь и знать не знал, как именно используется фирман и кто его использует. Подпись, печати — это было настоящее. А вот написанные строки, тут уже постарался один из людей «Гумсур-паши», на деле Алессандро де Орьеха, приехавшего в Стамбул несколько недель назад из Варны и искренне радующегося тому, что может, наконец. вернуться в Италию, в места, где будет чувствовать себя не на пороховой бочке, а среди своих.
