Разведка — грязная игра, и в ней нет места живым людям. Или
бессловесные автоматы, выполняющие волю начальства, или потенциальные трупы. По
проложенной колее разведчик обязан идти, не сворачивая в сторону. Шаг влево,
шаг вправо — смерть. Никто не задумывался над статистикой, а между тем более
половины разведчиков погибали от рук агентов собственных спецслужб.
Советские и американские разведки предпочитали обычно не
рисковать. Грязные операции поручались представителям третьих стран, которых по
мере выполнения убирали союзники из соседних стран. В случае необходимости
снайперы и убийцы ЦРУ и КГБ убирали и этих агентов. Секретность обеспечивалась
абсолютная. В отличие от них израильская разведка МОССАД, опиравшаяся на свою
местную агентуру почти во всех странах мира, наоборот, поручала выполнение
щекотливых операций только доверенным лицам и всячески берегла их. При этом
эффективность МОССАД чаще бывала выше прямолинейных, грубых действий ЦРУ или
хитроумных, дьявольски запутанных даже для собственной агентуры действий КГБ.
Хайншток был обречен, разумом понимал Дронго, снова и снова
вспоминая труп в ванной. Но на душе все равно оставалось ощущение липкой грязи.
Ему казалось, что именно он предал Хайнштока, подставив его под удар. Проверь
он вовремя скэллер, и у немца мог появиться шанс.
Вероятно три года без работы, когда он приходил в себя после
ранения, давали о себе знать. Последняя операция в Австрии, правда, считалась
успешной, хотя Дронго потерял сразу троих агентов и для себя он до сих пор
считал ее личной катастрофой. Тогда ему тоже приходилось действовать в жесткой
обстановке, но он делал все, чтобы спасти своих людей. Здесь он шел на встречу,
заранее предполагая, что итогом ее может быть гибель агента. И он обязан был
проверить свой скэллер. Воспоминания о запрограммированном убийстве не давали
Дронго покоя.
Обедал он в одиночестве, Мария так и не появилась. Почему-то
он вспомнил Натали. Как она тогда сказала в Аргентине: «Берегите себя. Они
способны на все» и еще, кажется: «Я люблю вас». И ее крик в венском аэропорту,
когда она, сбив его с ног, подставила себя под пулю. И взгляд женщины,
стрелявшей в него самого четыре года назад в Нью-Йорке.
Воспоминания о Натали обычно предшествовали периодически
повторяющимся приступам меланхолии. И именно поэтому Дронго, быстро пообедав,
снова вышел в город.
Он любил заглядывать в магазины, иногда приобретая разные
мелочи, чтобы уступить назойливым продавцам и очаровательным продавщицам. Вся
прелесть покупок заключалась в одном смешном факте — они ему не принадлежали. И
не были нужны. По возвращении Дронго сдавал все, включая нижнее белье и мелкие
сувениры, дабы нигде не выдать факта своего присутствия в какой-либо стране.
Годы шли, а строгие правила не менялись. Это помогало вырабатывать стойкий
иммунитет к роскошным витринам западных магазинов.
В гостиницу Дронго вернулся в девятом часу вечера.
Расположенный на Лаатзенер-трассе «Кронсбург» был четырехзвездочной гостиницей
в сто пятнадцать номеров. Это тоже входило в обязательные правила агентов:
отдавать предпочтение многолюдным отелям. И хотя номер на двоих, стоивший
двести шестьдесят марок, значительно дешевле двух одноместных номеров по сто
девяносто марок каждый, тем не менее агенты жили по такому тарифу, благо
разведка оплачивала все их расходы.
В случае провала одного агента другой мог сообщить об этом в
Центр. При этом второй часто охранял и подстраховывал первого. Но при захвате
важного источника информации второй превращался из охранника в убийцу и мог
прямо на месте, рискуя собственной жизнью, пристрелить первого. О главной его
задаче Мария Грот, разумеется, не знала, но, если Дронго попытаются арестовать
в Ганновере, она пойдет на все, чтобы этого не допустить, даже на ликвидацию
своего партнера. Они оба знали правила игры и принимали ее такой, как она есть.
Когда Дронго вернулся, Мария ужинала в одиночестве в
ресторане отеля. Он сел за ее столик.
— Вы давно приехали?
— Минут десять. Я далеко ездила.
— Понятно. Как у нас дела?
— Эдит Либерман выехала в Париж. Мне приказано проследить за
ее встречей с Филиппом Стенюи. Как только они встретятся, я приеду в Брюссель,
где вы меня должны ждать. Вам заказан номер в отеле «Бед форд». А связной
встретится с вами в Амстердаме.
— Почему в Амстердаме? Мне нужно туда съездить?
— Да, обязательно. Послезавтра вас будут ждать. Руководство
хочет исключить все возможности провала. Из Брюсселя до Амстердама три часа
езды на поезде или два часа на автомобиле.
— Знаю, — мрачно произнес он, — много раз ездил. Где будет
встреча?
— У вокзала. По правой стороне улицы есть универсам
«Си-эн-дей». Там обычно при входе продают цветы. Связной будет рядом, в красной
куртке.
Спросите его, как пройти к музею мадам Тюссо.
— Он же совсем рядом, этот музей, прямо на площади, —
недовольно проворчал Дронго, — его видно с улицы. Зачем нужен такой пароль?
— Не знаю. Ответ: «Музей недавно переехал. Но лучший музей —
в Лондоне, советую вам съездить туда».
— Кто их придумывает, эти глупости, — вздохнул он. — Хорошо,
когда я должен выезжать?
— Сегодня. Поезд уходит ночью. Мой самолет рано утром из
Гамбурга.
— Понятно.
Мария не смотрела на него, словно стесняясь ночной сцены.
Подошел официант.
— Ничего не нужно, — покачал головой Дронго, — я не ем так
рано.
— Это вредная привычка, — сказала она, наконец взглянув на
него.
— Что?
— Я еще вчера обратила внимание, что вы поздно ужинаете. А
за завтраком почти ничего не едите. Это вредная привычка.
— Спасибо. Мне почему-то кажется, что это не столь сильно
сократит мою жизнь.
Мария отодвинула тарелку.
— Пожалуйста, не шутите так.
— Хорошо. Когда отходит мой поезд? 1 — Через четыре часа.
Билет уже заказан. Его принесут вам в номер.
— Сколько мне нужно ждать в Брюсселе?
— Три-четыре дня, может, больше.
— Так долго? — вырвалось у Дронго. Достав сигареты, женщина
сняла очки.
— Вы так торопитесь попасть к ним?
— Просто все надоело. Страны, в которой я жил, уже не
существует, идеалов не осталось. Я иногда не понимаю, зачем я здесь? Во, имя
какой дурацкой идеи? Или мне просто страшно оставаться одному?
— У вас включен скэллер?
— Конечно. Если вы его снова не подменили.
Мария изменилась в лице.
— Простите, я, кажется, сказал глупость, — извинился Дронго.
