— Добрый вечер, — зловеще усмехнулся он.
— Привет. — Дронго даже не пошевелился.
— Вы могли бы встать, — обиделся Олвинг, — я намного старше
вас, и потом, джентльмены так себя не ведут.
— А я не джентльмен, — огрызнулся Дронго, но все-таки встал.
Олвинг сел на стул и снова улыбнулся.
— Почему у вас такая неприятная привычка все время
улыбаться? — не выдержал Дронго.
— У вас тоже есть вредные привычки, — кивнул Олвинг,
постукивая пальцами по столу.
— Какие, например?
— Говорить не правду.
— Мне начинает просто надоедать ваша подозрительность.
— Хорошо. — Олвинг достал фотографию из кармана. — Вы знаете
этого человека?
— Конечно, не знаю. Кто это?
— Не лгите, — нахмурился Олвинг, забарабанив пальцами еще
сильнее, — а еще хвалитесь, что не обманываете.
— Слушайте, что вам нужно, мистер Олвинг? У меня абсолютная
фотографическая память. Я никогда не путаю лица. Если бы я знал этого человека,
я бы вам обязательно сказал. Но я его не знаю.
— Это полковник Зелла Хетгесс из Восточной Германии.
— Первый раз вижу.
— Но вы отметили его фамилию в списке знакомых Ощенко.
В комнату почти бесшумно вошел Риггс.
— Я же не сказал вам, что в первый раз слышу. Я
действительно слышал такую фамилию, но не знаю этого человека в лицо. Мистер
Олвинг, скажите мне откровенно: вы знаете всех сотрудников вашей контрразведки
в лицо?
— Своих — да, конечно.
— А он не мой сотрудник, — закричал Дронго, — и вообще не
офицер КГБ. Я должен, по-вашему, знать в лицо офицеров монгольской или
кубинской разведки тоже?
В комнате наступило неловкое молчание.
— Не надо так горячиться, — мягко произнес Риггс.
Олвинг, не оборачиваясь, убрал фотографию и достал другую,
брося ее Дронго.
— А этого человека вы знаете? Это был Альфред Греве.
— Вы мне ее показывали два дня назад. — Дронго встал с
кровати. — Нет, я и тогда сказал вам, что его я тоже не знаю.
— Нам удалось выяснить некоторые подробности вашей операции.
Истинные причины вашей настойчивости, — зловеще начал Олвинг.
Риггс за его спиной сел на стул, стоявший у дверей.
— Перебежчик обычно рассказывает все, что связано с его
основной работой, — продолжал Олвинг, — он стремится в первую очередь выгодно
продать свой товар. А уже затем аналитики и психологи выдавливают из него все
его знания по крупицам. Вы считали, что Ощенко не вспомнит о Хетгессе, бежавшем
два года назад через Париж. Но он вспомнил.
Видимо, кроме него, никто не знал, где находится Хетгесс; а
бывший полковник «Штази» был, в свою очередь, единственным человеком, знавшим
имя вашего «суперагента», того самого профессионала, который был заброшен в
Западную Германию в начале семидесятых. Чтобы исключить его разоблачение,
российская разведка пошла на все. Они устроили проверку Стенюи с Эдит Либерман,
застрелили Марию Грот в Брюсселе, здесь, я думаю, вы нам соврали, ее убивали,
конечно, не вы лично. Затем смерть Любарского в Нью-Йорке. Попытка контакта
через Бетельмана. Вы пустили в ход все средства, чтобы не допустить провала
этого «суперагента», но было уже поздно. Теперь нам известно все. Игра
закончена, Дронго. Вы можете даже поехать домой. Вы уже никому не нужны. Ваше
задание провалилось.
— Не понимаю, о чем вы? — спросил его Дронго.
— Охотно верю, — встал со своего места Олвинг, — вас могли
не посвятить в детали этой операции. В любом случае она проиграна. Сначала
неудача с Либерман, которая уже давно наш агент, потом осечка вашей напарницы
Марии Грот. И, конечно, отказ Эриха Хайнштока и Семена Бетельмана от сотрудничества.
Вам фатально не везло на этот раз, Дронго. Вы проиграли вчистую.
В этот момент Дронго вспомнил слова Дмитрия Алексеевича:
«Когда вас окончательно прижмут и вам будет казаться, что
все потеряно, помните, у вас есть сверхзадача. Та самая, ради которой мы
начинаем эту операцию. И которую вы не узнаете до тех пор, пока не окажетесь в
безвыходном положении. Только после этого мы сможем рассказать вам об этой
сверхзадаче».
— А как со мной свяжется ваш человек? — спросил он тогда.
Дождавшись ухода Родионова, Дмитрий Алексеевич наклонился и
почти неслышно произнес:
— «Климат у нас нездоровый, и Дмитрий Алексеевич
рекомендовал носить теплый шарф».
Сейчас, глядя на довольное лицо Олвинга, слушая его
торжествующую речь, Дронго вспомнил об этих словах генерала и немного
успокоился.
Он сел на кровать и отвернулся. Олвинг вдруг неприятно
рассмеялся и, бережно взяв фотографию Греве, положил ее в карман.
— Меня вы больше не интересуете, мистер Фридман, — явно
издеваясь, сказал он, — теперь вы будете беседовать только с господином
Риггсом. Я все ответы уже получил. Кэвин, — обратился он к Риггсу, —
пожалуйста, потом заезжайте ко мне, — и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Дронго даже не повернул головы.
— Вы хорошо держитесь, — услышал он голос англичанина,
внимательно смотревшего на него, — но Олвинг прав. Мы полностью переиграли вас,
Дронго. Хотя это еще не конец. Американцы попросили нас помочь им, и мы
согласились на встречу их представителя с вами.
Дронго ничем не выдал своей радости. Наконец-то он узнает,
ради чего его посылали в командировку. Даже Альфред Греве был лишь частью этой
операции. Даже провал столь ценного агента не должен отвлекать его от
сверхзадачи.
Однако сама встреча с представителем ЦРУ также не могла
заменить дела, ради которого он добровольно шел на свой арест. Сверхзадача была
настолько засекречена, что о ней знали только Дмитрий Алексеевич и тот человек,
который передаст от него привет. Даже полковник Родионов не был посвящен в
детали этой операции, даже сам Дронго.
— Кстати, — заметил Риггс, доставая трубку, — вы написали,
что в Нью-Йорке встречались с Любарским, вашим связным, и Бетельманом.
— По работе, да, верно.
— А не по работе?
— Там все указано. Я ничего не скрывал. У меня в Нью-Йорке
живет друг. И я там познакомился с одной молодой женщиной. Их имена и адреса
есть в моих показаниях. Все, с кем я встречался в Нью-Йорке, там указаны.
— Верно, — кивнул Риггс, — только вы не знаете главного: кто
убил Любарского?
Он внутренне напрягся. Несмотря на прошедшие месяцы, он
по-прежнему помнил Лону и ее взгляд, брошенный на него перед отъездом. И
«жучок», прикрепленный к столу, тоже помнил.
