Итак, не в оскорблении патриотизма, религиозности, стыдливости и чести, этих изменчивых, появлявшихся и исчезавших человеческих чувствах надо искать понятие естественного преступления. Альтруизм — вот чувство, которое находится в различной степени развития у различных народов и у различных классов одного и того же народа, но встречается везде, кроме очень небольшого числа диких триб. Проявление альтруизма можно свести к двум типам: bienvellance — благорасположения и la justice — справедливость. Первичная форма этих чувств была выражением эгоистических чувств. Инстинкт индивидуального сохранения распространился сначала на семью, дотом на трибу и медленно развился в чувство симпатии к нашим ближним: к людям той же трибы, страны, той же расы и затем всякой расы. Таким образом чувство любви и благорасположения в первое время — чувство его — альтруистическое и оно становится действительно альтруистическим лишь с того момента, когда не определяется более узами крови
[220].
Обращаясь к детальному анализу благорасположения, автор задается целью найти в нем часть действительно необходимую для морали и притом в некотором роде общую всем
[221]. Гарофало останавливается на чувстве жалости (la pitie) или гуманности; оно проявляется в отвращении к причинению другим: 1) физических страданий, a также и 2) моральных и оно же приводит нас к 3) действиям облегчения страдания других. Две первые формы проявления гуманности — отрицательные, a третья — положительная форма — достояние редких людей. Только первые две формы встречаются почти у всех людей и поэтому только их оскорбление можно рассматривать, как преступление
[222].
Жалость, утверждает Гарофало, была чувством общим всем народам; она удерживала от жестоких действий и общество всегда рассматривало ее нарушения, как вредные действия. Но при ее исследовании не надо забывать истории ее развития, постепенного расширения понятия того, что мы зовем нашими ближними: еретиков жгли не потому что в те века не существовало чувства жалости, но потому, что на них, как не бывших ближними католиков, не распространялось чувство жалости.
Точно также и отцеубийство у древних народов не было преступлением потому, что было не оскорблением чувства жалости, но ее проявлением, долгом сыновней любви, требованием религии и пр. Детоубийство у спартанцев не считалось также преступлением, потому что это была не вредная, не бесполезная жестокость, которую только и запрещает альтруизм, a мера, предписанная законом для общественного блага
[223]. На этом же основании не преступление и смертная казнь: она преследует полезные цели и не вызывает в массе той жалости, как убийство.
Другое чувство, которое оскорбляется преступлением — la justice. Оно также имеет степени; высшая из них деликатность — la delicatesse, достояние лишь некоторых людей, a средняя степень, противоположная эгоистическому чувству собственности, называется la probite — честность
[224]. Она менее инстинктивна, чем la pitie и более чем последняя зависит от примеров, воспитания, социальной среды. Это чувство оскорбляется, например, подделкой монеты и контрафакцией, обогащающей всех, кроме автора изобретения.
На основании всего изложенного Гарофало приходит к приведенному выше определению естественного преступления как оскорбления чувства жалости и честности в том их среднем размере, в каком обладает ими общество.
В одних случаях понятие естественного преступления шире, a в других уже преступления по закону. Так, не являются естественными преступлениями политические преступления (если они не соединены с убийством и другими общими преступлениями и адюльтер, так как ими не оскорбляется ни чувство честности, ни жалости. И, наоборот, отсутствие у родителей заботы о детях, не считающееся преступлением по закону, причисляется автором к числу естественных преступлений.
Возвращаясь снова к труду Колаянни мы находим у него следующую критику определения Гарофало и его собственную формулу. Под определение Гарофало не подходит добрая половина (una buona meta) преступлений и автору поэтому приходится создавать на ряду с настоящими преступниками еще delitti artificiali — искусственные преступления — и не настоящих преступников (ehe non sono veri delinquenti).
Определение Гарофало, постоянно с каждым днем удаляется от действительности, так как круг деяний, считаемых преступными растет по мере того, как усложняются общественные отношения. Начинают рассматриваться как проступки некоторые способы пользования собственностью, санкционированные законами прошлого времени, но считаемые теперь уже злоупотреблением правом собственности. Таковы законы о труде, этой единственной собственности рабочих; правда пока он охраняется не строго, но охрана его растет, Чувства pieta и probita не могут быть признаны универсальными не во времени ни в пространстве. Спартанцы восхваляли кражи, в Афинах воспевали содомию, в Риме отец имел право убивать своих детей, муж жену, хозяин раба и т. д. Делая эти возражения Колаянни забывает, что Гарофало отнюдь не думал искать критерия преступности в самих деяниях, ни даже в чувствах «sentimenti», какими они являются теперь. Чувство pieta и probita развивались в истории человечества и при оценке поведения спартанцев по отношению к воровству или права римского отца семейства на убийство детей, жены и раба, надо вставать не на точку зрения морали XIX века, но века Спарты и Рима.
Мы полагаем, что Гарофало, совершенно неправильно обошел полным молчанием вопрос о способах определения этой средней величины нравственного чувства, столь различной в один и тот же момент у одного и того же общества. В Америке в большом ходу — линчевание т. е. расправа — самосуд над заподозренными в преступлении. Входит ли линчевание в понятие естественного преступления, как оскорбляющее среднее чувство народной морали или не входит? Должны ли для решения этого вопроса мы обратиться ко всему американскому обществу или к отдельным классам, составляющим его, и если к классам, то к каким из них? Такие трудности должны возникать при решении вопроса о преступности и многих других действий. Примерное разнесение самим Гарофало деяний на естественно преступные, оскорбляющие pieta и probita и на естественно не преступные бездоказательно и голословно. Если на определение Гарофало смотреть как на указание пути, по которому надо идти при отыскании естественного преступления, то нельзя не признать что путь этот почти «непроходимый» по своей трудности. Но и самое ядро теории — выбор двух чувств, как основания квалификаций деяний преступными или непреступными — отличается несомненно искусственностью. С таким же успехом можно доказывать, что человеческое общество обладает и другими чувствами, не менее древними, чем жалость и честность. Таково, например, чувство эгоизма или указываемое Тардом
[225] чувство уважения или страха перед общественным мнением, столь же различным у различных классов и слоев населения, как и честность и жалость. Гарофало полагает, что мы не имеем права различать чувство средней жалости и честности от общественного мнения. Но эти понятия не всегда совпадают: деяние не оскорбляющее чувство жалости и справедливости, может быть запрещаемо общественным мнением по соображениям ничего общего с жалостью и справедливостью не имеющим.
