Таково же мнение Жоли (Henri Joly — автор известных работ «La France Criminelle», «Le crime» «Le combat contre le crime» и др.). Не голод и не нищета заставляют совершать преступления, но лень, дурное поведение и еще чаще желание полакомиться
[329]. Не экономическое состояние служит объяснением бесчестности или честности, говорит Жоли, но отношение человека к своему состоянию богатства или бедности, т. о. недовольство или довольство своею судьбою
[330].
Подтверждение своей теории Жоли видит в статистике обвинений по делам о кражах, разобранным судом присяжных во Франции с 1830 г. по 1860 г.: на 1000 краж приходилось 395 похищений денег и банковых билетов; следующее место по численности занимали кражи белья, одежды, товаров и драгоценностей, a последнее место принадлежало кражам зерна, муки и домашних животных; их было всего 55 на 1000. Автору, конечно, известны цифры, показывающие влияние на преступность неурожаев, «но неурожаи — исключительное явление, a воровство — постоянное; неурожаи встречаются все реже, a воровство растет»
[331].
Лучшее опровержение теорий Rostand, Joli, a также и Гарофало мы находим в цифрах уголовной статистики, которые представляем ниже. Но эти теории вызывают и другие возражения,
Если выходить из предположений Жоли, что только ту кражу можно признать совершенной из нужды, которая имела своим объектом предметы первой необходимости, то автор должен был бы искать ответа на вопрос о влиянии бедности в статистических данных о делах подсудных не суду присяжных, но судам низшим. Жоли опустил из внимания ничтожное количество дел, рассмотренных судом присяжных: так, в период 1896–1900 г. г. этим судом разбиралось средним числом в год 716 дел и прекращалось 7415 дел, a в исправительных судах разобрано 33202 и прекращено 87587 дел средним числом в год
[332]. Если принять во внимание эти цифры и вспомнить, что суду присяжных неподсудны все мелкие кражи, за исключением, совершенных с квалифицирующими обстоятельствами, то указанная выше цифра (55 краж муки и зерна на 1000 краж) оказывается далеко не маленькой величиной: едва ли мы ошибемся, если отнесем все это число к делам, сделавшимся подсудными суду присяжных только потому, что их голодные авторы не остановились не только перед совершением простой, но даже и квалифицированной кражи. Но не прав Жоли и в другом отношении. Чтобы доказать ничтожное, по его убеждению, значение для преступности бедности, он ссылается только на указанные выше случаи краж зерна и муки, опуская из внимания совершенно аналогичное с этими предметами значение других предметов первой необходимости: одежды, дров, угля и пр. Между тем Starke доказал, что такие преступления, как кража леса, совершаются преимущественно, если не исключительно, бедняками и достигают своего максимума в годы неурожаев и высокой цены на хлеб
[333]. Это же явление отмечает и Проаль: в холодные зимы во Франции чаще совершаются бедными женщинами кражи угля для топлива
[334].
Теорию Гарофало, так решительно и так полно вычеркивающего всякое влияние бедности на преступность, мы изложили выше в главе о предшественниках социологической школы уголовного права. Мы остановимся здесь на ее критике. Прежде всего вызывает замечания главнейший тезис теории этого криминалиста-антрополога: бедность, т. е. состояние, характеризующееся полным отсутствием капитала, не представляет, по мнению Гарофало, ничего ненормального на том основании, что пролетариат свыкся с таким положением. Но свыкнуться с нуждою и бедностью невозможно. Утверждая противное Гарофало впадает в очевидное противоречие с самим собою, так как признает, что в наше время нет довольных своим положением: рабочий завидует хозяину, мелкий торговец — крупному, чиновник — своему начальнику и т. д.
[335]. Тем значительнее недовольство бедных слоев. Современные бедняки — не дикари; их потребности выходят далее круга чисто животной жизни и их недовольство должно быть тем ярче и сильнее, что часто остается без удовлетворения насущнейшая нужда в пище. Указывают на громадную разницу между жизнью рабочих классов теперь и их жизнью в недалеком прошлом. Несомненно, что их квартиры, пища и одежда теперь значительно лучше, чем были двадцать лет тому назад, но при этом забывают, что потребности рабочего и бедных классов не могли остаться такими же, какими были четверть века назад. Они возросли, но далеко не все из них находят себе должное удовлетворение. Если, таким образом, под бедностью разуметь разницу между ощущаемыми потребностями и возможностью их удовлетворения, то теперь, по справедливому замечанию Гобсона, бедности больше, чем когда-либо
[336].
