Только земля везде была очень сухая. Когда бабушка Амелина сажала всё это, наверняка не могла и подумать, что заботиться о них будет некому.
Я нашла шланг и отправилась искать вентиль, как вдруг между кустов возле забора увидела плоское, сморщенное лицо.
— Хочешь, Тонечка, яички свеженькие? — послышался скрипучий женский голос. — Прямо из-под курочки… Полчаса назад достала. Тёплые ещё.
— Откуда вы меня знаете? — я едва справилась с удивлением.
Пожилая маленькая женщина с кудрявым пухом седых волос вокруг головы сдавленно хихикнула.
— Да, как не знать? У нас тут все тебя знают. Валентина всё про тебя рассказывала. Какая ты красавица и умница. Как в больницу к Костику ездила и как помогала ему. Нравилась ты ей.
— А как вы поняли, что я — это я?
— Не так уж и много девочек с красными волосами могут оказаться по соседству. Так что? Дать яички?
— Ну, можно, — я не знала местных порядков, а те продукты, что оставались у Амелина в холодильнике, трудно было назвать свежими.
Женщина подсказала, где включить шланг и, пока ходила за яйцами, я успела полить обе теплицы.
— Ну, как там он? — она передала миску с яйцами через забор. — Так некстати всё это получилось. Мальчик ещё от горя не отошёл и тут на тебе. Этот Гришка сам хорош был. Всех допекал. Рано или поздно что-то да случилось бы. Так что передай Костику — я его не осуждаю.
— Вы что, думаете, это он сделал?
— Раз люди видели, значит, он. И потом, говорят, Гришка со своими прихвостнями над Милой хорошенько поиздевались. Вот и вступился за эту обормотку. Столкнул парня на свою голову. Ведь у него уже было такое.
— Что вы выдумываете? Никого он не толкал. Мало ли что было. Теперь на него все несчастные случаи вешать?
Женщина многозначительно покивала.
— Вот-вот. Именно так я тебя и представляла.
— Вы вообще знаете, что такое презумпция невиновности?
— Вообще-то знаю, милая, я в советское время юридический факультет окончила.
— Тогда с какой стати обвиняете человека, чья вина не доказана?
— Знаешь ли, у нас тут свои презумпции. Есть, например, Валёк, он как напьётся, так давай всем штакетник из заборов выламывать, а есть Стас — с кем поругается, свиное дерьмо под дверь подкладывает. И когда мы находим лепешку на крыльце или видим сломанный штакетник, никакой суд нам не нужен.
— Спасибо за яйца.
Продолжать разговор было бессмысленно. Я нашла на грядках пустой пластиковый таз и собрала в него огурцы и помидоры.
А когда вернулась, на амелинском крыльце стоял мокрый Лёха в трусах и сухой, полностью одетый Костик.
— О! Это что? — Лёха сунулся в миску с яйцами, потом в таз. Схватил помидор и, обливаясь соком, запихнул в рот целиком. — Доктора-то походу лечить нужно.
Утёрся локтем.
Лёха, в отличие от Петрова, не искал «прекрасных» моментов, он просто каждую секунду жил так, будто всё кругом создано для него.
— Соседка яйца передала. Тёплые ещё, — я показала Амелину миску.
Но он, даже не взглянув, смотрел не отрываясь на меня.
— Поверить не могу, что ты здесь. Проснулся — решил, что приснилось.
Сделал шаг навстречу, но Лёха шутливо встал между нами.
— Может, позавтракаем для начала?
— Яйца ещё тёплые, представляете? — я взяла одно. — Кость, а давай положим его куда-нибудь греться и у нас будет цыплёнок?
— Ты, что? — испуганно шарахнулся он. — Даже не упрашивай! Завести цыпленка — это огромная ответственность.
Лёха громко заржал, забрал у меня миску и передал Амелину.
— Мы положим их греться на сковородку.
В руке осталось одно яйцо.
— Но это же так интересно — посмотреть, как из ничего появляется живое существо.
Костик задержался на пороге.
— Нужна правильная температура. Я погуглю.
Вставать на завтрак Якушин отказывался, и бодрый, сияющий Лёха участливо кружил возле него.
— А говорят, ещё медики пьют, как сапожники. Может, тебе это… Того… Ну, опохмелиться?
Якушин натянул на голову простынку.
— Уйди отсюда.
— Или два пальца в рот. Честное слово, помогает.
— Меня скорее от твоего трёпа вывернет.
— Как ты с ним общаешься? — пожаловался мне Лёха. — Чёрствый, неблагодарный человек. Я его, между прочим, вчера из капкана вытащил.
— Это ведро было ржавое, — подсказал осипшим голосом Якушин.
— А, точня…я…я…к, — протянул Лёха, припоминая. — Мы же к Алёнке залезть собирались.
Он стыдливо поморщился.
— Угу, — буркнул Якушин. — Только это не её дом оказался.
— А чей?
— Откуда я знаю? Там собака другая была. Как потом выяснилось, — Якушин вылез из-под простынки и приподнялся на локте. — Я ей Малаша, Малаша. А она как бросится… И на тебя.
— Серьёзно? — ужаснулся Лёха. — А я чего?
— А ты её как пнёшь. Она аж на три метра отлетела. Потом ещё ведром стал лупить. Визг, писк, суматоха. Я у тебя это ведро отнять пытаюсь, а ты ни в какую… Бабка, хозяйка, выскочила. И ты её так покрыл, что она с испугу в доме заперлась. Кажется, полицию даже вызвала.
Лёха судорожно потёр виски и присел на кровать.
— Что-то я тоже неважно себя чувствую. Я вроде животных люблю… Чего это я? Ладно если бы с мужиками сцепились, а собаку прибить — вообще не моё. Нет, правда, — виновато покосился на меня. — Я люблю животных. Бабку послать мог, а собаку… Может, водка, палёная была?
Якушин хрипло рассмеялся и откинулся на подушку.
— Ладно, забудь.
— Чё, гонишь что ли? — обрадованно догадался Лёха. — Блин, а я повёлся.
— Дом мы правда не нашли, — сказал Саша. — Слава богу.
— Но ведро было, — Лёха продолжил вспоминать вчерашние. — Ты застрял и не мог из него ногу вытащить.
Сдёрнув со стула штаны, Якушин развернул их, недовольно оглядел перепачканные штанины и попросил меня выйти.
Костик пожарил на всех толстенную яичницу с помидорами и зелёным луком, очень вкусную, если не думать о невылупившихся цыплятах.
Утро было чудесное, и мы, сидя на благоухающей яблоками кухне, без конца смеялись над всем подряд. Занавески с красными маками развивались, птицы щебетали, Амелин не переставал смотреть на меня, горячий пол грел босые ноги, чай с бергамотом никак не хотел остывать, часы на стене стояли, и такой простой радости я давным-давно уже не чувствовала.
Неожиданно Лёха спохватился:
