Он рисковал всё время. Нарочно и совершенно бездумно.
Раз притащил откуда-то машинку для мыльных пузырей. Большую чёрную металлическую коробку, внутри которой вращалась выпускающая фонтан пузырей лопасть, и договорившись с дворником, мы отправились на крышу соседней многоэтажки опробовать её.
Было часа четыре, солнце жарило нещадно, рубероид под ногами плавился, пахло горячим цементом и резиной, но вид с крыши открывался изумительный и, когда машинка заработала, и пузыри, переливаясь, взмыли вверх, произошло маленькое чудо. Мы все втроем несколько минут стояли, запрокинув головы и, затаив дыхание, следили за сверкающими шариками.
А потом они оба начали дурачиться. Макс гонялся за пузырями, то лопая их, то пытаясь поймать целыми, Артём же, забравшись на узкий парапет, встал спиной к краю крыши и попросил меня сфотографировать его в облаке парящих пузырей.
Малейшее неловкое движение, и он легко мог сорваться вниз. Ухватиться было не за что, и в случае чего ни я, ни Макс добежать бы не успели.
— Слезь, пожалуйста, — попросила я.
— Всё нормально, — беспечно отмахнулся он.
— Артём, я тебя очень прошу.
— Ой, ну хватит. Давай фоткай, и я слезу.
— Пожалуйста!
— Не будь ребенком, — его любимый аргумент. — У меня всё под контролем.
Поднял руку и помахал.
Перед глазами пронеслась картинка, как он в мгновение ока исчезает с той стороны.
Я обернулась на Макса, но тот вместо того, чтобы поддержать меня, тоже заскочил на этот бортик и точно так же балансируя руками, двинулся навстречу Артёму.
— Но я не хочу!
Артём нарочно занёс ногу над пустотой.
— Если я упаду, в моей смерти будешь виновата ты.
Больше часа я гуляла по пыльным, изнемогающим от жары улицам, а когда вернулась, увидела его на лавочке возле подъезда. Он сидел в домашней майке, тапочках, с чашкой дымящегося кофе. Ждал.
— Где ты была? — отставив кофе, потянул за руку и усадил рядом.
— Гуляла.
— Кто это тебя отпустил? — шутливо нахмурившись, убрал мои волосы с шеи и поцеловал.
— Просто подумать хотела.
— Что-то случилось?
— Нет.
— Ладно, рассказывай. Я же вижу, — он откинулся на спинку лавочки.
— Знаешь, я тут подумала… Не нужно нам никуда ехать.
Тут же выпрямился:
— Как это? Я уже всё решил.
— Сейчас не самое лучшее время… Столько всего…
— Чего всего?
— Проблем разных.
— Да что случилось-то?
— Пусть всё идёт, как идёт. Можно же так?
— Можно и так, а можно лучше.
— Лучше не будет, — не решаясь поднять глаза, я взяла его за свободную руку и поводила пальцем по ладони. — Когда пытаешься сделать лучше, всегда нарушается то, что есть. А я боюсь что-то менять.
— Ты напоминаешь свою маму, которая тоже боится всего подряд.
— Не правда!
— Правда. Сначала ты не хочешь ничего менять, а потом тебе страшно выйти из дома.
— Дело не во мне.
— В чем же ещё? — он недоверчиво усмехнулся.
Я старалась смотреть куда угодно: на фонарный столб, на застрявший в ветвях деревьев белый пакет, на мужчину в сетчатой майке, лишь бы не на него.
— Тебе стоит больше заниматься. Репетировать. Нужно много работать, чтобы вернуть форму и достойно заявить о себе, — на автомате повторила я слова Полины.
— Что…о…о? — положив руку мне на затылок, он развернул мою голову к себе. В глазах читалось безграничное удивление.
— У тебя полно дел, а я отвлекаю.
— Ты на что-то обиделась?
— Конечно, нет, — в подтверждении я прижалась к нему и, с трудом пробубнила в плечо. — Ты должен думать о будущем.
— Чего ты такое болтаешь? — первое удивление прошло, и в его голосе послышалось недовольство. — Слушай, Витя, какие-то темы у тебя подозрительные. Кто с тобой разговаривал? Мама? Костров?
Ситуация хуже не придумаешь. Врать я совсем не умела.
— Просто я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.
— У меня всё хорошо.
— Это сейчас хорошо, но если ты не будешь ничего делать, станет плохо.
— Прекрати нести чушь, иначе я разозлюсь, — и он, ухватив меня, принялся целовать так, словно я примитивное, неразумное создание, застрявшее где-то на низших ступенях эволюции.
С трудом высвободившись и чуть не опрокинув чашку, я вскочила.
— А что, если у тебя вдруг закончатся деньги и не на что будет жить?
— Так, Витя, последний раз предупреждаю, — он угрожающе наставил на меня палец. — С этим не лезь. Как и на что я живу и буду жить, никого не касается. Ясно?
— Мне самой неприятно об этом говорить. Просто ты спросил, о чём я думала.
— А теперь скажи честно, кто вбил этот бред тебе в голову? Мама? Костров?
— Я сказала только, что если у тебя есть дела и работа, то ехать отдыхать неразумно.
— Неразумно, — он насмешливо фыркнул и сделал глоток кофе. — Что разумно, а что нет, решать мне. Короче, ты сейчас просто рассказываешь, кто тебя на это надоумил, и будем считать, что ничего не было.
Я очень боялась с ним поссориться, до тошноты, до головокружения, до холодной дрожи в коленях, но я уже поклялась Полине сохранить наш разговор в тайне.
— Я и сама понимаю, что…
— Сама? — раздражённо перебил он. — Я так ценю в тебе честность, Витя, а сейчас ты бесстыдно врешь.
— Я не вру.
— Так, кто? — он подался вперёд и упёрся локтями в колени. — Кто сказал тебе, что я должен, а что не должен?
— Пожалуйста, не говори со мной, как с уборщицей.
Он отставил чашку и поднялся. Сделал шаг навстречу, взглянул на окно, из которого моя мама любила время от времени высматривать нас, и остановился.
— Витя… — взгляд был пристальный и неласковый. — Если ты сейчас же не скажешь мне правду, пеняй на себя.
Он всё ещё улыбался, но я чувствовала, что на этот раз говорит серьёзно.
Я готова была расплакаться от бессилия, но пойти на попятную никак не могла.
Артём немного подождал, потом забрал со скамейки чашку и, громко хлопнув металлической дверью, исчез в подъезде.
Глава 4
Никита
Папа считает, что в восемнадцать все хотят изменить мир.
Но это он по себе судит. Мне, например, такое даже в голову не приходило. Пытаться изменить мир — смешно. Тысячелетиями он такой, какой есть: равнодушный, злой и несправедливый. Всемирная история — сплошные войны, революции, перевороты и казни.
