Айа с мазохистским упорством трогала рану на предплечье и явно любовалась выступающей кровью.
– Ты зря не согласилась восстановиться.
– Она что, оторвана? – Айа помахала поврежденной конечностью в воздухе. – Буду я из-за каждой царапины в бак лезть.
– Обмотай чем-нибудь. Хотя бы этим листом.
– На нем микробы!
– А на морфе микробов не было.
– Были. И микробы, и вирусы, и бактерии, и плотоядные инфузории. И спиралехвостки, это как пить дать. Они все нечистоплотные кретины!..
Увлекшись, Айа топнула ногой.
– Осторожно! – воскликнула одна из дорожных плит, и на ней внезапно образовались глаза.
Айа ойкнула и тут же снова попыталась принять нахальный и независимый вид. Селес учтиво поклонился:
– Приносим извинения.
– Принимаю, – буркнула плита. – По мне разрешается ходить, но преднамеренное топтание запрещено.
– Так, значит, вся дорога?.. – Селес отдернул ногу, борясь с внезапным желанием взлететь. – Простите, как неудобно…
– Нет. Я ремонтник, произвожу ремонт выбоины. Собой. А вокруг все больше камень.
Айа осторожно потрогала разговорчивую плиту носком сапога:
– Щекотно?
– Нет. Но ходите, пожалуйста, с уважением. И не наступайте на глаза, пока я их не убрал.
– У вас тут очень красиво, – Селес давно понял, что в любой непонятной ситуации следует взывать к патриотизму собеседника. – Но мы немного заблудились. Не подскажете, как пройти к квадрату четыре-девять-четыре-ро-один-один-восемь-один?
– Я не справочное бюро. Я из дорожной службы.
– В этом квадрате имеются следы пребывания неустановленных видов… артефакты неизвестного происхождения…
– Я не знаю, я ремонтник. Не мешайте работать, пожалуйста.
Светило скрылось, и над горизонтом поднялись три разнокалиберные луны: большая красная, средняя песочно-желтая и крохотная, переливавшаяся всеми оттенками синего. Когда они налились светом и выстроились в ряд, затмевая звезды, Селес остановился, чтобы хорошенько их рассмотреть и зафиксировать в памяти все подробности. Айа тоже полюбовалась лунным парадом, потом ей надоело, и она отошла на обочину, где рассыпал пыльцу фосфоресцирующий белый цветок. Потыкав его пальцем и убедившись, что это точно не морф, Айа сорвала цветок и поднесла сияющую чашечку к лицу.
Сидевшая среди тычинок и пестиков летучая лягушка панически завизжала, а потом хлестнула Айю по носу язычком, оснащенным стрекательными клетками. Айа с готовностью завизжала в ответ, выронила цветок, и из него моментально десантировалась целая лягушачья семья. Лягушки оценили урон, нанесенный их жилищу, и, выстроившись в шеренгу, взвалили его на спинки и полетели обратно к обочине. Там они нашли истекающий млечным соком остаток стебля, приладили к нему цветок и начали быстро-быстро гладить лапками место слома. Спустя несколько мгновений лягушачий дом стоял на прежнем месте и медленно покачивался, окутанный облаком светящейся пыльцы.
– И как тебе такое удается? – удивился Селес.
– Волдырь будет. – Айа почесала нос. – Мы идем или любуемся?
Наконец нужный квадрат был найден. Перед ним дорога взбегала на довольно крутой холм, поросший мелкой густой травой. Сверху все наверняка отлично видно, подумал Селес, остановился и прикусил губу. Он искал это место так долго и столько раз представлял себе визит сюда, что теперь ему стало страшно. Ему даже снился квадрат четыре-девять-четыре-ро-один-один-восемь-один во сне, хотя вообще неолюди видят сны нечасто. Селесу мерещились то бесконечные ряды инфоконденсаторов, то музей с молчаливыми сотрудниками, то древние руины, покрытые полустершимися, но отчего-то знакомыми надписями… Один раз даже приснилась огромная яма с бэшио, разумными безголовыми змеями с Руспо-7, хотя они тут были вообще ни при чем.
– Ну? – нетерпеливо толкнула его в бок Айа. – Предмет мечтаний ждет и трепещет!
– Подожди…
– Давай уже!
Селес потоптался на месте, почесал бровь, затылок, ухо, несколько раз глубоко вздохнул и решительно уступил ей дорогу:
– Ты первая.
– Струсил!
– По правилам вежливости самку следует пропустить…
– Да понимаю я.
Айа хлопнула его по плечу, проверила, не вывалился ли опять из-за пояса крюк, ее единственное оружие, и неторопливо пошла вверх по склону.
Селес смотрел, как маленькая фигурка взбирается на холм. Вот она обозначилась силуэтом на самой вершине и неторопливо стала спускаться на ту сторону – казалось, будто Айа медленно погружается в землю.
А он прошелся туда-сюда, три раза проверил крюк, внимательно изучил свои сапоги, взъерошил волосы и наконец попытался связаться с Айей в ментальном поле.
– Не отвечает? Мне тоже, – услышал он спокойный гул ее корабля. – А твой корабль спит. Но ты не волнуйся. Вдохни поглубже, у тебя пульс зашкаливает. Давай: вдох, выдох… Могу пока поцитировать воодушевляющие банальности. Например: «Рано или поздно поиски вознаграждаются…»
В этот момент Айа снова возникла на вершине холма. Она согнулась вдвое, держась за живот, ее сотрясала крупная дрожь. Селес бросился на помощь и уже на середине подъема услышал, как Айа хрюкает и всхлипывает от смеха.
– Что там? – крикнул он.
Она открыла рот, но снова захохотала и призывно замахала руками. Селес подбежал к ней, остановился, ожидая хоть каких-то объяснений, потом выругался и помчался дальше.
За холмом обнаружился огромный овраг, залитый безжалостным светом трех лун. Он был заполнен до краев – груды скрученного исполинскими спиралями железа, холмы из кусков пластика, механизмы, от которых остался один остов, старые контейнеры, клочья упаковки и огромные кучи чего-то явно органического. В середине одиноко высился маячок, цветовой азбукой предупреждавший, что сюда лучше не садиться. Сначала Селес все это увидел, а потом в нос ему ударил выдающийся по насыщенности и богатству оттенков запах.
Айа выла и стонала от хохота, колотя себя кулаками по коленям. Она забыла о своей ране, и на комбинезоне оставались кровавые следы. Наконец, восторженно булькнув пару раз напоследок, Айа выдохнула:
– Это свалка! Помойка! Здорово же они тебя накололи! Следы пребывания… Неизученные образцы… Памятник культуры… Свалка!
Селес был уничтожен, раздавлен, размазан тонким слоем по поверхности проклятой планеты проклятых морфов, этих выкидышей эволюции, сохранившихся лишь по какому-то недоразумению. Зато у них хотя бы была эволюция, была история, им ничего не приходилось искать на ощупь, и теперь они глумились над Селесом, гогоча, показывая на него ложноножками и принимая оскорбительные формы, а он люто их ненавидел…
