Участок, доставшийся когда-то Мотылеву, был расположен в центре деревни, но с таким же успехом он мог находиться и на окраине: его со всех сторон окружали заброшенные дома. Да и сам он был заброшенным, он достойно дополнял здешний пейзаж, от которого веяло провинциальным апокалипсисом. Двор, обмежеванный полуразвалившимся забором, зарос сорняками, гордо поднимавшимися в человеческий рост. Ян понятия не имел, как они называются, но почему-то вспомнил, как мать называла их дурноцветами. Александра, впервые услышав это, долго смеялась и целый год называла так его, стоило дать ей повод…
Не думай о ней. Думай о полевой траве, а не о белых лилиях.
Где-то среди этой буйной растительности скрылись ворота и место, где в прошлом стояла машина – или телега, в зависимости от того, когда здесь последний раз жили люди. Дорожку тоже сожрали бы растения, но ее выложили крупными необработанными камнями. Это позволило ей сохраниться скромной пунктирной линией среди подсохшей зелени.
Дорожка вела к маленькому домику, укрытому одеялом из дикого винограда. Казалось, что плети зеленых листьев, среди которых осень уже оставила красные узоры, стыдятся своего ветхого соседа по участку. За сетью, сплетенной ими, можно было с трудом различить темные подгнившие доски стены, да еще мутный блеск грязных окон. Если другие заброшенные дома в деревне напоминали разоренные гнезда, то этот – просто холм на опустевшем участке.
Сомневаться в том, что здесь никто не живет, не приходилось – как и в том, что недавно в доме кто-то побывал. Следов среди сорняков не осталось, они, даже помятые, быстро восстанавливались. А вот плети винограда возле двери были сломаны, и кто-то смел в сторону слой сухих листьев с крыльца. Ян не сомневался, что, стоит им подойти поближе, они увидят в грязи следы.
Не было никаких доказательств, что это Антон – или что он все еще внутри. Он исчез несколько дней назад, мог побывать здесь и скрыться! Так что нужно было проверять. Ян чувствовал, что некоторые его спутники напряжены, а вот сам он не боялся. Его не покидала странная уверенность: сегодня ничего опасного не случится. Он должен был торжествовать, что вышел на след преступника, а он ощущал лишь легкую досаду. Как охотничий пес, которого заставляют гнаться за полевой мышью, хотя лиса рванула совсем в другую сторону.
– Я пойду первым, – объявил он.
– Но если он вооружен?..
– Я пойду первым, – терпеливо повторил Ян. – У нас там ресторанный менеджер и бабка. Кого вы собираетесь брать штурмом? Ждите моего сигнала.
Одному проще. Особенно ему – не исключающему собственную смерть, просто не испытывающему перед ней священного трепета.
Он миновал заросли сорняков, зная, что они не только мешают ему, но и прикрывают его. Не было никаких доказательств, что у Мотылева есть огнестрельное оружие, однако лучше лишний раз не рисковать. Поэтому Ян преодолел завесу растений быстро, не высовываясь, точно зная, что уверенно взять его на прицел невозможно.
На крыльце он был в относительной безопасности – если только Мотылев не пальнет в него через дверь из дробовика, что вряд ли. Из окон этот участок не просматривается, мешает виноград, можно замереть, прислушаться, решить, как быть дальше…
Из дома не доносилось ни звука. Ян слышал, как шумят высокие сорняки – совсем как кусты или деревья. Он слышал шелест сухих листьев, которые ветер гонял по ступенькам. Но даже этих негромких звуков было достаточно, чтобы заглушить то, что происходило в доме – потому что в доме не происходило ничего.
Так не бывает, когда внутри два человека. Старые доски пола мгновенно выдадут шаги, даже самые осторожные переговоры не укроются от острого слуха. Значит, там или никого нет, или Мотылев и его мать просто замерли на местах, выжидая непонятно чего. Был, правда, и еще один вариант, для которого вроде как не было оснований… и который не давал Яну покоя. Ему нужно было знать наверняка.
Не обращая внимания на своих спутников, дожидавшихся от него сигнала, он толкнул плечом чуть покосившуюся деревянную дверь и обнаружил, что она не заперта. Она даже не была до конца закрыта! Дом много лет провел в запустении, зарос, почти исчез… Открыть эту дверь первый раз наверняка было бы сложно, но кто-то уже сделал это за Яна. В толстом слое пыли и правда можно было рассмотреть свежие следы, но непонятно, чьи.
– Полиция! – рявкнул Ян, оказавшись внутри. – Выходите так, чтобы я видел ваши руки! Мотылев, быстро!
Ответа не было. Реакции не было. Ничего не было! Изнутри дом был такой же безжизненной шелухой, как и снаружи. Ракушка, в которой больше никто не живет. Такой ракушке предстоит исчезнуть навсегда или стать чем-то другим, но на второе для этого дома надежды мало.
Это было типичное стариковское жилище со старой мебелью и грудами ненужного хлама. Чувствовалось, что хозяева не уехали, они просто прекратили существовать, а осиротевший дом так и остался ждать их, никому не нужный и забытый. Здесь были их вещи, их мебель, одежда, сумка, повешенная кем-то на гвоздь у стены – между делом, так, чтобы удобно было захватить, уходя. Но теперь все это скрылось под тяжелым переплетением пыли и паутины, усеянной иссушенными насекомыми.
Пахло затхлостью. Пахло плесенью. Пахло кровью.
Ян этот запах давно уже знал, а после резни в загородном домике запомнил навсегда. Правда, там кровь была свежей, еще способной сиять рубинами в солнечном свете. Здесь же запах крови был пронизан сладковатой гнилью, которая появляется только со временем. Ян все еще не убирал пистолет, но это было скорее излишней мерой предосторожности. Он уже знал, что они опоздали.
Он нашел их в комнате – возможно, единственной на весь домик, он не знал наверняка. Пожилая женщина лежала на высокой металлической кровати, застеленной выцветшим покрывалом. Сейчас таких не делают – ни кроватей, ни перин, ни покрывал. Эти вещи были вещами ее времени, хотя она, почти всю жизнь проведшая в большом городе, вряд ли осознала бы это. Ей уже было все равно. Женщина, на которую смотрел Ян, давно умерла, и покрывало под ней пропиталось кровью, растекавшейся во все стороны из перерезанного горла.
Ее сын тоже был здесь. Антон Мотылев сидел в продавленном кресле за журнальным столиком. На нем были черные брюки и белая рубашка – в прошлом белая. Теперь она осталась такой только на спине. Спереди ткань, уже высохшая, покрылась багровыми разводами. Тело завалилось вперед, на подлокотник, поэтому Ян не мог рассмотреть рану на шее. Ему это было не нужно, он и так знал, что увидит, насмотрелся на предыдущем месте преступления!
Смерть Мотылева тоже можно было бы счесть убийством, если бы не одно «но»: в руке погибший держал нож с черной ручкой и довольно длинным лезвием – сантиметров пятнадцать, не меньше. Ян не сомневался, что этот нож будет соответствовать всем ранам, нанесенным в загородном домике – и в этой лачуге. Круг замкнулся.
Ян уже знал, какую историю сначала обсудит его начальство, а потом бросятся мусолить журналисты. Она станет поводом для слухов, сплетен и домыслов. Ее облепят теориями заговора, но по-настоящему никто в ней не усомнится, потому что все очевидно.
