Отец никогда не отвечал ему. А сегодня почему-то ответил.
Он наклонился вперед и произнес тихо, четко и равнодушно:
– Когда ее нашли, жуки сожрали половину ее лица. Но самым страшным было не это. Самым страшным было то, что они не сожрали все ее лицо. И тогда я мог бы позволить себе не думать, что это она. Но половина осталась – и я видел, что это она.
Что ж, старик по-прежнему умел правильно подбирать слова. Ян почувствовал, что ему хочется отшатнуться или хотя бы отвести взгляд. Но вместо этого он и не моргнул, продолжая уверенно смотреть на отца.
Он слишком хорошо знал Михаила. Это было испытание.
– Не думаю, что с этого все началось, – только и сказал Ян.
Михаил откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза. Стало чуть легче.
– Нет, не с этого. Все началось, когда она была совсем одна, а мы были на другой стороне океана. Ее сначала приняли за манекен. Она была белой и сломанной, лежала в грязи. Там редко кто ездит. Это не значит, что ее выкинули, а потом нашла первая попавшаяся машина. Многие просто не смотрят, что там лежит в грязи, и она лежала много дней, под дождем. Пока мы верили, что она все еще жива и это скоро закончится.
Ян знал, что ему нужно просто слушать и ничего не представлять, а не представлять не получалось. В работе следователя умение легко воспроизводить образы из слов помогало, а сейчас играло против него. Но Ян точно знал, что выдержит это.
– Когда ее наконец нашли, они не знали, кто это. Нет одежды – нет документов. Но она была достаточно похожа на человека, чтобы ее лицо сравнили с базой данных пропавших без вести. Я настоял, чтобы она была во всех таких базах. Я не думал, что ее найдут мертвой… Думал, что будут опознавать, когда поймают с каким-нибудь мужиком в клубе… Но все сложилось вот так. Они опознали ее и вызвали меня.
– Они сказали тебе, что с ней случилось?
– Они и не могли сказать, не знали. Ее вышвырнули у шоссе – неизвестно кто, неизвестно когда. Свидетелей нет. Нам должно быть за счастье, что труп нашли! У некоторых и трупа нет, нет могилы, нет чувства завершенности. У нее все это было. Разве не чудесно?
И снова Ян не знал, насколько отец вменяем, что сейчас происходит в его искаженном болезнью сознании.
– Когда я прилетел туда и увидел ее, она лежала на грязном столе в какой-то захудалой пародии на морг. Ее тело разбухло, и она была больше, чем при жизни. В ее волосах была грязь. Ее глаза исчезли – думаю, их выклевали птицы. Когда я наклонился над ее телом, вот отсюда, – Михаил постучал пальцем по переносице у самого уголка глаза, – выползла личинка. Смотри, как интересно… Одно и то же может одновременно быть человеком, которого ты любил, и куском мяса, в котором живут насекомые.
– Ты говоришь это, потому что веришь или потому что хочешь, чтобы я попросил тебя прекратить? Не попрошу. Продолжай.
Ты сделаешь мне больно, но не слишком. Я тоже мертв. Мои глаза выклевали птицы…
– Я сразу увидел, что это она. Каждая часть меня знала, что это она. У меня не было ни единой причины сомневаться, но мне хотелось, и я позволил себе это сомнение. Последовали все эти тесты… Тесты были не нужны. Я просто давал себе время, чтобы признать: да, все так. Моя дочь – это труп в придорожной грязи. Ты хотел, чтобы я позволил тебе увидеть это?
– Я не уверен, лучше от этого было бы или хуже.
– Она ведь снится тебе? – Михаил испытующе посмотрел на сына.
В памяти снова мелькнул залитый солнцем парк и девушка, сидящая на скамейке.
– Да… снится.
– Смотрит на тебя, наверно… Она смотрит на тебя серебряными глазами. Ты хотел бы, чтобы она смотрела на тебя пустыми черными глазницами? Все так, как должно быть.
Он замолчал, да и Яну нечего было сказать. Даже боль сначала нахлынула горячей волной, а потом отступила, оставив после себя лишь изматывающую пустоту.
– Я был эгоистичен до последнего, – добавил Михаил. – Я держался за надежду, сколько мог. Но рано или поздно надежду приходится отпустить, и это тоже благо – благо освобождения. Исход известен, можно больше не гадать и не ждать. Она получила вечный покой.
В голове словно что-то щелкнуло – наверно, это и называют озарением. Ян ничего подобного не ждал, только не сейчас, и внезапно получил. Он, отвлеченный чудовищными образами, выползающими из рассказа отца, вдруг понял, что ему нужно, чтобы продолжить расследование.
Как странно одно дополняет другое…
Ян поднялся с лавки и кивнул отцу.
– Ясно. Спасибо. Не буду говорить, что тебе следовало рассказать мне раньше. Какая уже разница, на самом деле?
Михаил не ответил ему. Он снова пялился в пустоту, как будто только там происходило нечто по-настоящему интересное. Он вряд ли кому-то расскажет про этот визит, вряд ли даже запомнит его. А вот его сиделка вполне может позвонить Нине или Павлу… пускай. Времена, когда возмущение старших имело для Яна хоть какое-то значение, давно прошли.
Обратно в Москву он гнал на скорости, которой, по-хорошему, ему следовало бы избегать. Это не было прихотью или развлечением, ему нужно было успеть.
С каждым человеком нужно говорить в определенное время, особенно если хочешь от него чего-то добиться. Если нужно одолжение по работе – не вторгайся в личное пространство. Если нужно личное одолжение – выбери момент, когда он сыт, расслаблен и всем доволен. Он будет милостив к миру – и милостив к тебе.
Поэтому Яну нужно было перехватить Григория Давыдова до конца рабочего дня.
Он не знал, где живет Давыдов-младший. Мог бы выяснить, это не сложно, однако счел лишним. Ему нужно было, чтобы собеседник остался собран и серьезен, а не тонул в сентиментальных воспоминаниях.
Ему повезло: он перехватил Григория у самого выхода из офисного здания.
– Нам нужно поговорить, – объявил Ян.
– Почему вы здесь? – удивился Давыдов. – Нам сегодня сообщили, что дело закрыто.
– Вот поэтому я и приехал: оно не должно быть закрыто.
– Простите, но я не понимаю… Какое отношение это имеет ко мне? Вы же из полиции!
– Да. А вы – сын человека, который на полицию давит.
Григорий окинул его тяжелым, почти неприязненным взглядом. Да и понятно, почему! Но Ян не собирался отступать, и Давыдову пришлось сдаться. Они вернулись в здание, уже наполовину опустевшее, и заняли одну из комнат переговоров.
Давыдов выглядел гораздо лучше, чем в загородном домике в день их первой встречи. Смерть сестры его здорово подкосила, но у него было время, чтобы прийти в себя. Это не значит, что ему уже не больно – пройдет много лет, прежде чем тот проклятый день его отпустит. Однако Яну это было даже на руку.
Он выбрал Григория Давыдова не только потому, что тот мог повлиять на отца. У них было нечто общее – они оба были братьями, а потом перестали, так и не сумев защитить ту, которая всегда им доверяла…
