Давыдов продолжал испуганно причитать, и раньше Ян просто игнорировал бы его, а теперь вот не мог. Что-то в словах его спутника кольнуло следователя, как неожиданно и больно колет булавка, забытая в одежде. Как будто слова, ничего не значащие сами по себе, указали на начало путеводной нити. Потяни за нее – и она приведет тебя к ответам, которые ты давно искал.
Яну вдруг показалось, что он видит кадры на пленке, со щелчком сменяющие друг друга. Тем, кто привык к цифровой записи и ничего другого не знал, не понять, а вот Ян еще помнил. И теперь эта пленка и эти щелчки были в его сознании, перекрывая все остальное.
Щелк.
Сначала папа, потом Лиза, и теперь я… Это неправильный порядок. Ни при каком раскладе. Григорий вообще не должен был знать, что его отец умирает! Вряд ли Давыдов-старший решился бы рассказать ему об этом в такой момент, когда они оба переживают чудовищное горе. Но даже если так, даже если Данил осмелился на это, потому что у него не осталось иного выбора, перечисление должно быть другим. Сначала Лиза, потом папа, теперь я. Человеческий мозг выстраивает события в том порядке, в каком узнал о них. В этом случае иначе и быть не может, потому что Данил Давыдов еще жив, нет никакой причины ставить его перед Лизой… Кроме одной: Григорий давно уже знал о его болезни и с тех пор считал отца условно мертвым.
Щелк.
Он прорывался на место гибели сестры с такой болезненной яростью, на которую и более близкие родственники порой неспособны. Он рыдал, унижался, казалось, что он в истерике. Его пожалели, с ним были слишком мягки, а он обнимал мертвую Лизу, да и вообще хватал все подряд. Когда на месте преступления нашли его отпечатки пальцев, никто не удивился. Потому что никто не помнил, каких предметов он успел коснуться! Возможно, его отпечатки нашли и на тех вещах, к которым он тем утром не подходил. Но кто же скажет наверняка? Давыдов – не дурак, своей театральной истерикой он обеспечил себе идеальное прикрытие на случай, если не успел стереть все отпечатки пальцев с места преступления.
Щелк.
Он говорил нужные слова в нужное время. Это он первым подтолкнул следствие к Антону Мотылеву. И он представил его куда более страшным чудовищем, чем позже сделала это Майя! Григорий совершенно точно знал, кто должен казаться убийцей, и в ходе допроса он продемонстрировал лучшую актерскую игру, чем во время рыданий над трупом сестры.
Щелк.
Дело было поспешно закрыто во многом из-за давления семьи Давыдовых. Григорий утверждал, что это все его отец и что он пытался помешать ему. Но пытался ли на самом деле? Или, напротив, подстрекал, давил на рану, не давал умирающему старику успокоиться? Действовал с самого начала Григорий – но руками отца. Или, быть может, его отец все знал? Данил Давыдов – не дурак, он мог догадаться… Но вместо того, чтобы мстить за любимую дочь, он предпочел защитить единственного оставшегося ребенка. Даже если этот ребенок – монстр. Выбирать уже не приходится! Григорий сейчас сказал, что семья должна выжить… Возможно, он уже слышал об этом от своего отца.
Щелк.
Лиза и ее подруги знали Григория. Они доверяли ему. Он вполне мог войти в дом тем вечером, его бы пустили. И он проделал все, что, как предполагал Ян, делала Майя – с хлороформом и нападениями. Ему даже проще было совершить все это, он физически сильнее. Он обездвижил своих жертв и привел мрачный приговор в исполнение. Но так было нужно, в преступлении не было страсти, всех жертв Григорий убил примерно с одинаковой методичностью. Вот она – та странность, которую Ян заметил еще при осмотре тел!
Григорий всегда был рядом. Такой добрый, любящий брат! Он стремился узнать каждый шаг следствия. Он говорил, что хочет помочь. А чего он хотел на самом деле? Помочь – или убедиться, что его план развивается как надо?
Сначала у него и правда все получалось. Версия с Антоном Мотылевым выглядела вполне правдоподобной, а сам Мотылев уже не мог оправдаться. У Григория все вышло бы, если бы Ян не уперся. Когда Давыдов-младший сообразил, что унять следователя будет не так просто, как его менее внимательных коллег, он притворился добровольным помощником и главным союзником. «Я дам тебе все ресурсы, ты только докладывай мне, на каком ты этапе пути!» – ага, конечно! Ян пока не представлял, как Григорий узнал про версию с Майей и утреннюю встречу в клубе. Но для того, кто намеренно следил за следователем, это было бы не так сложно.
Ян должен был понять все это раньше. Так иногда бывает, когда долго что-то не замечаешь, даже ищешь это, а оно вдруг оказывается совсем рядом – и все, отвести взгляд уже невозможно. Ян прекрасно знал, что он – хороший следователь, лучше многих. Он умел замечать детали, а тут они были не такими уж тайными… Он мог построить логическую цепочку, связать одно с другим. Но он этого не сделал. А ведь у Григория был более весомый и очевидный мотив, чем у Майи, была возможность убить, были преимущества… Как можно было это не заметить?!
А очень просто: Ян не хотел замечать. Потому что он с самого начала, с самой этой нелепой истерики у мертвого тела, начал ассоциировать Григория Давыдова с собой. Обстоятельства сложились в пользу этого ублюдка, вот ведь ирония! Ян приехал на место преступления после того, как увидел в парке «Александру». Ему словно вскрыли старый шрам, превратив в кровоточащую рану. И тут он встретил Григория – другого брата, потерявшего сестру. Беспомощного в своем страдании. Мечтающего отомстить.
Две истории наложились друг на друга. Ян сделал то, чего следователю делать нельзя: он приписал Григорию Давыдову черты, которых у того не было. Ян знал, что он сам никогда не причинил бы вреда Александре. Он бы умер за нее, без сомнений! Он уже умер вместе с ней… Поэтому он и мысли не допускал, что Григорий мог убить Лизу.
И вот теперь за его наивную ошибку поплатилась Майя Озерова.
Ян наконец понял, почему инстинкты тянули его сюда. Пока мозг заблуждался, подсознание уже все вычислило. Он вошел в дом не потому, что мечтал задержать Майю. Он пришел, потому что боялся за нее, он хотел убедиться, что она в порядке.
Он наконец получил версию, в которой не было ни одной фальшивой ноты.
Ян не хотел выдавать себя – и новое знание об этом преступлении. Самым разумным с его стороны было бы затаиться, обмануть Григория, сделать вид, что он все еще винит во всем Майю. Но его спутник дураком не был. Возможно, он давно уже ожидал, что следователь обо всем догадается, а может, увидел, как Ян напрягся, уловил смену его настроения. Он все понял – и счет пошел на секунды.
Ян почувствовал резкий толчок в спину, а потом к его лицу прижалась тряпка, пропитанная чем-то настолько, что капли срывались с ткани и струились по коже. Хотя понятно – чем! Значит, Григорий решил действовать так. Почему не ударил? Да понятно, почему: Ян был значительно выше его и куда крепче, чем его предыдущие жертвы. Григорий засомневался, – и не без оснований, – что сможет оглушить такого соперника одним ударом, решил довериться химии.
Когда человеку зажимают тканью рот и нос, инстинкты работают мгновенно: сделать вдох, да побыстрее, ведь воздух кончается! В других обстоятельствах Ян именно так и поступил бы, никакое обучение полицейского тут не поможет, природа у всех одна. Но прямо перед нападением он был насторожен, шокирован собственным открытием – и уже готов к чему-то подобному. Он думал о том, что случилось с жертвами, когда Давыдов напал на него.
