Третье. Он работал, прописывал мою жизнь и её участников, а потом, в одну бесконечную полночь, решил перекроить готовое. Вычеркнул прежних персонажей, заменив их другими — новыми и совершенно мне незнакомыми. Вот только память… Моей памяти эта «редактура» почему-то не коснулась. К сожалению или к счастью. Истина где-то между. Да, без страшных воспоминаний я была бы сильней и увереннее в себе. Но Валик мне очень дорог. И даже от болезненной памяти о нём отказываться не хотелось.
Я привычно хлюпнула носом. «Отредактировать» бы собственную жизнь… Переписать её, исправляя имена, даты, события… Чтобы не было в моей семье дара, чтобы я стала обычной писательницей. Без саламандров под боком и птеродактилей на батарее. Переписать бы и себя, но… Жизнь — не книга. Вернее… конечно, книга. И, как бы ни вмешивался в нее «герой», многое зависит только от меня. Да, он запутал события… Но пусть только попробует помешать распутать! Значит… продолжаем ловлю блох.
Четвёртое. Парень — высший маг. Как Сайел. Значит, и без физического тела у «героя» силы — вагон и маленькая тележка. И даже если он использует только «тележку», её хватит, чтобы от меня и мокрого места не осталось. «Подключаться», как выразился саламандр, к моему миру ему не надо — он через меня всё знает. Не досконально, но на уровне моей памяти. А вот я про его мир знаю мало… но лишь потому, что почти им не занималась. В общем, парень в курсе, с чем здесь столкнется. Вероятно, даже русский язык подучил. Вопрос.
— Сай!
— Чего? — отозвался он из кухни.
— Из души можно тень сделать?
— Наверно. Что есть душа? Сущность, сгусток силы. Вытряхнул из тела, посадил на поводок и привязал.
Тьфу, мерзость… Я села, завернувшись в одеяло, и хмуро посмотрела на стеллаж. На верхней полке, между хлорофитумом и плющом, сидел Баюн и заинтересованно шевелил ушами.
— А как он обратно вернётся?
— Как пришёл. Портал стабилен несколько часов после окончания книги.
А я «герою» не соперник. Явился, прихлопнул, душу сцапал и свалил, да. Второй вопрос.
— А как он выживет? Если вы приходите сюда, по тропе писца, духами, то и он придёт духом, так? А тело?.. Он ведь там, в своем мире, умрёт. Зачем ему тень, если некуда возвращаться?
Сайел пошуршал на кухне и образовался на «пороге» спальни. Сунул руки в карманы шаровар, прислонился плечом к стеллажу и ехидно спросил:
— Васют, ты вообще помнишь, о ком пишешь?
— А что? — насупилась я.
— А то, что его стихия — Время. Помнишь, как он от сестры прятался в стене? Как «замораживал» время и себя в нём? Что ему помешает и при переходе «заморозить» своё тело, остановить время умирания? И быстро здесь всё сделать. Душу твою сопрет — и назад.
Конфуз однако… Я смущённо поёжилась:
— Типун тебе на язык…
— Тьфу-тьфу-тьфу, — он язвительно улыбнулся, сплюнул и постучал по стенке стеллажа.
Ладно. Теперь пятое. Вернее, опять четвёртое. Тень. Как её может заменить чужая душа?
— Не знаю, — ответил на озвученный вопрос Сайел. — У нас таких «теней» не было, и я не в курсе этой магии. Но, видимо, как-то может. Что тебя беспокоит? — и сел на край постели.
— Он прошел испытание и получил тень, — я перекинула через плечо взъерошенную косу. — Но Эрения не погибает, она просто… меняется полюсами. В первом сне я увидела его с тенью, а потом всё началось с испытания, то есть до тени. Могу я… писать о его прошлом?
Саламандр посмотрел на меня с уважением. Неожиданно, да. И уточнил:
— На тебе отражаются только знаки? Ни царапин, ни синяков?
Я кивнула. Это он точно подметил, кстати. Столько по башне шарахаться, со столькими драться — и ни одного синяка? Ага, не верю. Пусть он хоть десять раз маг, тело-то уязвимо. И самолечением он не занимался, силы экономя.
— Значит, точно прошлое, — Сайел тоже уселся по-турецки. — К тому же художественно подправленное. Помнишь, ты спрашивала, почему из твоих первых книг никто не выходил?
Я снова кивнула.
— У писцов есть… специализации. Это летописец, живописец и провидец. Провидцы пишут о будущем — предвидят то, что случится с их… героями. И могут его корректировать. Живописец пишет настоящее — проживает жизнь вместе с героем. А летописец рассказывает о прошлом. И ты — летописец. Из твоих книг прежде никто не выскакивал только потому, что ты… опаздывала. Так долго писала, что герои… не дождались. Когда ты заканчивала писать о прошлом, их настоящее уже обрывалось. А может, они и не планировали дожидаться. Просто хотели оставить память о себе, пусть и в другом мире.
Я слушала его вполуха. Всё вставало на свои места. Похоже, что он, сволочь, тоже летописец. Причем со стажем и гораздо опытнее меня. И пишет быстрее, и «видит» чётче, и меняет моё прошлое так, что я не узнаю своё настоящее и будущее. А я только записываю под его «диктовку» пережитое, без самодеятельности. Чёрт. Это скверно. Он кругом сильнее меня. Кроме, разве что…
— Летописцам сложнее всего, — вещал меж тем саламандр. — Обычно они поздние — поздно раскрываются, поздно начинают писать. И медленнее, гораздо медленнее других работают. Им приходится собирать историю долго и по крупицам — там момент, здесь событие, тут мысль. Они видят лишь бессвязные осколки информации. А потом нужно искать «перемычки» между осколками, понимать, что с чем соотнести, угадать с выводом… Васюта!
— Да-да… — я рассеянно теребила косу. — Всё ясно. Он рассказывает о прошлом, о пережитом, и без лишних подробностей…
Всё, никаких больше «обмороков» и «встреч». Это единственное мое преимущество. Пока. Но зачем всё-таки он сюда прётся?.. Я снова вспомнила Алькин рисунок и свой первый сон. И призадумалась. Судя по написанному, он чувак с амбициями. И с большим комплексом неполноценности. Хочет быть не как все, а выше всех. И раз одна тень есть у всех высших — так он за второй пойдёт, чтобы выделиться. Одну тень — от хранителя, вторую… от писца, с даром. Чтобы свой усилить. Наверно.
— Кстати, летописцы в курсе настоящего и будущего своих героев?
— Не знаю, я не писец! — огрызнулся мой собеседник обиженно.
Подумаешь, невнимательно слушала…
— Не писец, но очень осведомленный, — я внимательно посмотрела на него. — Откуда знания?
— В моём мире вам поклонялись, — Сайел пожал плечами. — Каждый писец — живая легенда, а это интересно. Что успел узнать от своих, то и рассказываю.
Кстати, бабушка! И старые папки с записями, которые я в подвал отнесла! Хорошо, что она запретила всёе выбрасывать… Так, пора вставать и в поля. Работать и разбираться. Черновики писателя — это его память. И то, чего не знает саламандр, может — должна! — знать она.
— Бабушка была живописцем?
— Да. Она прописывала моё настоящее и поэтому успела спасти. У дара — три грани, и в каждом писце он раскрывается по-разному.
