Заставив себя позавтракать, я посмотрела на часы. Встреча в пять. Сейчас — почти час дня. Собраться и добежать до офиса «мозгоправа» — дело получаса. Время есть. А если не получится… Напишу сообщение и договорюсь на другой день. Все мы люди, всякое бывает. Выпив кофе и угрюмо посмотрев на саламандра, я решительно достала шоколадку и пошла в спальню.
— Ты что задумала? — осведомился он с подозрением.
— Хандрить буду, — буркнула в ответ.
— Чего? Зачем?
— Имею право! У меня лучшего друга… не стало! — да и не только друга… — Хочу хандрить — и буду хандрить! Отвяжись! Иди… спать!
— А записи? А фотки из подвала? А…
— Устала. Хандрить хочу.
Так, как все девушки хандрят. Забраться под одеяло, включить «розовые сопли», пореветь вместе с героями и объесться конфет. Вот только они нормальные, а я — нет. И они хандрят из-за мужчин (или их отсутствия), а я — из-за больной головы и результатов психоанализа. Да и хандрить-то не умею. Сразу отвращение к себе появляется, и жаль потраченного времени. Я лучше главу напишу. Но для отвода глаз сойдёт. И лишних мыслей — тоже. Надеюсь.
Я забралась под одеяло и первым делом проверила почту. От Альки — ни ответа, ни привета. И хорошо, если ей некогда читать письма. Она так рвалась в поездку, так мечтала о Таиланде — и до меня ли ей теперь? Поди едет сейчас по джунглям на слоне, распевая с погонщиком русско-народное «Ой, мороз-мороз…» Говорят, в Тае русские песни нынче в моде.
Открыв папку с фильмами, я повоевала с собой пару минут, но на «розовые сопли» так и не собралась. Экшен, драйв, приключения — это да, это моё. А от «соплей» тошнить начинает минут через десять. И, надев наушники, я включила «Тихоокеанский рубеж». Кайфовый фильм. Пять раз смотрела, и всё равно нравится. И на двадцатой минуте фильма хандрить расхотелось окончательно. У героев-то посерьёзнее проблемы. У меня по сравнению с ними всё пучком: мир жив, родители живы, да и с пришельцами можно договориться. Блин, хочу такого «Егеря», хотя бы прокатиться… Сайел посмотрел через моё плечо фильм минут пять, скривился презрительно и ушёл. Давай-давай, милый, свечек много, а сила лишней не бывает…
Я посмотрела полфильма, когда по потолку наконец расползлись вьющиеся лепестки. Я тихо закрыла ноут и встала с постели. Баюн, доселе спавший у подушки, поднял голову и посмотрел на меня укоризненно. Я прижала к губам палец. Кот фыркнул, повернулся ко мне спиной и уткнулся носом в хвост. Так, один есть. А для второго остался стратегический запас «наркоты» в сумке.
Быстро одевшись, я достала свечи. Заглянула в гостиную, подожгла три штуки и подставила в общий круг уже горевших. Из огненного цветка донесся такой счастливый вздох, что мне стало завидно. Вот кому на Руси жить-то хорошо… И, пока Сайел в экстазе и нирване, надо удирать. Я запалила ещё три свечи. И следующий оргазмический вздох успокоил окончательно. Всё, не проснётся и не помешает. Собственное удовольствие всяко важнее чьих-то проблем.
После квартирного полумрака солнечно-снежный день ослеплял. Я несколько минут стояла у подъезда, щурилась и привыкала. Так, у меня есть еще часа полтора — можно попить кофе. И привыкнуть. Я глубоко вдохнула морозный воздух. К тому, что кокон из фантазий, о котором говорил Валик, лопнул, как мыльный пузырь. И окружающий мир… стал живым и объёмным. Он давил, оглушал и ослеплял. Далёкий шум машин казался рёвом стартующего самолета, а скрип снега под подошвами сапог — хрустом ломаемых ветвей. Серые коробки домов стали больше, небо — выше, деревья — чернее, и солнце слепило глаза. А морозный воздух впивался в кожу лица и разъедал легкие. Чёрт, страшно… Но надо.
Помявшись у подъезда, я заставила себя спуститься по ступенькам и нерешительно шагнуть в новый старый мир. И дело не только в нервных потрясениях. А в том, что уже несколько дней я ничего не выдумываю. И мыльный пузырь из образов и видений без подпитки лопнул. Но прежде я его восстанавливала, и потом восстановлю. Валик прав. Я упускаю многое из того, что нужно видеть, слышать, чувствовать и осмысливать. То, что жизненно необходимо видеть, слышать, чувствовать и осмысливать.
Я быстро шла по тропинке через парк и привыкала — смотреть без «шор» и слышать без «берушей». Такова обычная реальность писателей: мы видим скрытое, из ничего творим образы, но не обращаем внимания на то, что происходит рядом. Хватаемся за то, что двигает вперёд сюжет, что может стать новой идеей, а очевидные вещи… На очевидные вещи годами закрываем глаза, ведь они неинтересны, их к роману не пришьёшь. А потом те, на кого мы закрываем глаза, уходят, не дождавшись и не достучавшись. И мы с ещё большим усердием ныряем в свои истории, чтобы заполнить душевную пустоту, как наркоманы за спасительной дозой искусственных эмоций. И втягиваемся так, что другого уже не надо. Искусственная реальность становится жизнью, а настоящая — существованием. И хорошо, что пока «герой» не затягивает в омут своей истории. На сей раз она меня не спасёт. Как и мою семью, конечно, не дай бог…
Офис «мозгоправа» находился рядом с моей работой, и я пошла греться в то кафе, где впервые столкнулась с родственничком. Внутренний голос вопил: «Стой, дура!», а инстинкт самосохранения нервничал, заставляя исступлённо колотиться сердце и повышая пульс. В последний раз организм так бунтовал на защите диплома, но всё обошлось. И сейчас должно получиться. Мне важно выслушать двоюродного деда без чужих ушей. Сущность в «мозгоправе» — конечно, аргумент. Но недостаточный. Мне необходимо разобраться с теми «сторонами», о которых говорил Иннокентий Матвеевич. И понять, от какой стороны и зачем на меня нападают сущности.
Я разделась, села в уголок у окна и заказала пол-литровый капучино с корицей. Времени — вагон, два часа до встречи. И мозг наконец вышел из праздничной комы. А может, Валиково внушение так подействовало… Но я решительно не хочу снова пускать свою жизнь на самотёк и опять кого-то терять. Да и себя — тоже.
Кофе принесли, и я торопливо обняла замерзшими ладонями горячую чашку. Итак. Стороны. Сущности. Есть защитники и есть, как сказал дед, вредители: есть те, кто оберегает людей, и те, кто используется людьми во вред обществу. (А еще, по словам Сайела, есть те, кто просто ужасно не любит писцов.) Слова Иннокентия Матвеевича — о семейном дележе семейного же писца, — кстати, тоже в проверке нуждаются. Но в лоб спрашивать об этом у «мозгоправа», пожалуй, не буду. Нажалуюсь на творческий кризис, утрату связи с действительностью и разбитое сердце. Всё честно и актуально. И посмотрю, как он из меня «писчую» правду вытягивать станет. Что я знаю — чего не знаю. И подловлю.
Инстинкт самосохранения не унимался, и я, подыгрывая ему, слегка переживала. Глазела в окно, отвлекаясь, и формулировала свои проблемы, ежели вдруг спросят. Проблем обнаружилось столько, что впору бы топиться. Но инстинкт встал в позу и заявил, что он против. И вообще. Размышления о сучности собственного бытия надоели хуже горькой редьки. Где бы позитива набраться?..
— Василиса? — раздалось рядом удивленное. — А ты здесь откуда?
Я обернулась. Рядом, протирая шарфом запотевшие очки, топтался главный редактор нашей «уважаемой городской газеты».
