У дверей кухни я вдохнула-выдохнула и почти успокоилась. Дар — семейная реликвия, сущности оба деда видеть хотят, и пропасть мне никто не даст. Уверенность шаткая и эфемерная, но тем не менее. Один точно явится и вместе с саламандром, едва я, допустим, закурю. Насчет второго — не знаю. В общем… да, морда тяпкой. И — спокойствие. Инстинкты молчат, крыша из солидарности с общественностью — тоже, только внутренний голос разгунделся. Хотя бы предупреждал, а то… приглашает — быть как дома.
В кухне было ужасно накурено и холодно. Дым коромыслом — хоть топор вешай, окно нараспашку и зимний ветер, листающий кипы записей на подоконнике. И мой замечательный сосед, расставляющий на столе чашки.
— Присаживайся, дочка, — он кивнул на колченогую табуретку.
Я посмотрела на него искоса, сняла шапку и села. Вот ведь что интересно — он человек. Совершенно обычный, если не считать привычного уже защитника-птеродактиля внутри, естественно, серебристо-зелёного. А вроде как писец. А где тогда Муз? Не сформировался? Или сгорел в огне сумасшествия, что вероятнее. Тёмные глаза — вроде добрые, но от этой участливой доброты за километр разит шизофренией.
— Чай, кофе или?.. — поинтересовался дядя Боря доброжелательно.
Вас, конечно же. Больше, подозреваю, все странности этой истории мне никто не объяснит.
— Чаю, — отозвалась настороженно. — А не отравите?
— Обижаешь! — осудил сосед и посмотрел на меня очень внимательно.
И внутренний голос встрепенулся. А «хозяин» моего внутреннего голоса — тут как тут. Стоит и пялится, шевеля губами. И Валик упомянул про голос в голове… Интересно, а мои мысли он читать может? В глазах дяди Бори ответно засветилось… предвкушение. Будто я сейчас ему замыслы дедов выболтаю. А их-то я и не знаю. К счастью. Они умные, заразы.
— А связь между писцами всегда двусторонняя, — я плюхнула в чай две ложки сахара и тоже посмотрела на своего ненормального собеседника: — Пока я вас только слышу, а вдруг начну писать?..
— Так начинай, — сосед ободряюще улыбнулся. — Ручку, бумагу?..
Я рассеянно плюхнула в чай ещё одну ложку сахара. Зачем? Наверно, чтобы руки занять. Начала размешивать… и в голове что-то щелкнуло. «Так начинай»?.. Окно… куда-нибудь?.. А зачем?..
Он улыбнулся ещё шире — до оскала, подошёл к подоконнику и зарылся в бумаги. Кажется, не все мои мысли ему доступны. Я наблюдала за соседом с отстраненным интересом. Удивительное состояние. Полнейший пофигизм и ноль эмоций. В другом я бы ему… А чтобы сделала? Врезать бы попыталась… по самолюбию. И обломали бы меня жестоко. Размах крыльев не тот. Молодая, глупая, наивная… местами.
— А зачем вам мой дар-то? — я задумчиво посмотрела на сахарницу. — Себе же моего Муза, ключ в смысле, не пришьёте. Зачем с ума сводить, жизнь переписывая? Месть за дар с ключом или?..
— Василиса! — дядя Боря отвлёкся от бумаг и посмотрел на меня с неприкрытым изумлением. Первая искренняя эмоция, да. — Тебе кто так мозги запудрил? Владлен или Игнат? — и хмыкнул презрительно: — Как сестры лишились, сразу оценили важность писца. Теперь боятся потерять? Не нужен мне твой ключ. Мне нужны записи Евдокии. Все. И… ты. Здоровая.
— Зачем? — я тоже удивилась.
Ага, и моя первая эмоция после десяти минут «заморозки». Или он что-то колдует… или с хатой не всё в порядке. Я и по натуре-то не шибко эмоциональна, но после переживаний за Альку, после шоковой встречи с Маргаритой Сергеевной… По законам жанра я обязана рвануть. Но законы подлости действуют лучше законов физики, логики и жанра. И я точно… «замороженная». Только мозги ещё работают. Пока. Значит, подлость.
Дядя Боря нашёл наконец нужное. Смял листы, положил в кастрюлю и поджег. Я натянула на нос шарф. Кстати, о птичках, то бишь о ящерах… Нет, рано. Понять хочу, из-за чего весь сыр-бор. Сосед добавил в «костёр» ещё пару листов, и меня накрыло головной болью, до звона в ушах и темноты в глазах.
— Это даже не черновики, — голос донесся как сквозь вату. — Так, наброски, зарисовки… Я так и не смог нащупать твою историю. Уберу, чтобы мысли тебе не путали. А ты, дочка, чай-то пей-пей. А объясню. Нам с тобой предстоит поработать, — и снова заулыбался… очень добродушно.
Угу. Ещё бы чай в горло шел — мерзкий, ледяной и приторный, как и вся эта история… А дядя Боря сел напротив меня, тяжело оперся о стол, закурил, подымил с минуту и, глядя поверх моей макушки, отстраненного заговорил:
— Я, Василиса, твоим прадедом найденный и воспитанный. Он рассмотрел в полусумасшедшем пацане дар писца и приветил. И многому научил, да самого главного не дал — ключа. Ключа, Вася, как ты верно заметила, у меня нет. И никогда не было, — он выдохнул дым, потушил резко окурок о крышку стола и потянулся за новой сигаретой. — А ведь я просил… Я на всё был готов, чтобы получить ключ — и настоящий дар. Кто мы без ключа, дочка? — и посмотрел на меня в упор: — Но тебе не понять…
— Так объясните, — я тоже смотрела в упор, всё больше понимая и… ощущая. Эта квартира — как моя, кого попало не впустит. И ведь сосед ни разу не рискнул толком переступить через порог, даже когда подарок дарил.
— Ты не можешь закончить ни одной истории, — он снова отстранённо посмотрел мимо меня и уставился в пустоту. — Ни одной, Василиса. Начинаешь, но не чувствуешь героев, не видишь их жизнь — и бросаешь. Стараешься забыть. И забыться в новой. А они не уходят, — и зашептал: — Не уходят, понимаешь?.. Они снятся, они бьются, они лезут в твою жизнь… Один, второй, пятый, десятый… а потом все вместе.
Я невольно ему посочувствовала. Почему же, понимаю… От единовременного звучания десятка разных голосов из разных историй крышей уехать вполне реально. Что, собственно, и…
— И я просил ключ. Очень просил. Но учитель сказал, что он появится сам — со временем. Не такой, конечно, как твой, а слабый — первый в роду, но появится. Нужно только работать, работать, работать… И заканчивать. Несмотря ни на что заканчивать. Но это… — и сосед зажмурился и глухо выплюнул: — Долго. Трудно. Слишком долго и трудно.
Сочувствие приказало долго жить. Конечно, хочется всё и сразу. И Муза, и сущностей подручных, и нефтевышку…
— Да, — он откинулся на спинку скрипнувшего стула, по-прежнему глядя мимо меня, — своё я заканчивать не мог. Но заметил, что могу доводить до ума чужое. Немного переделать чужой незаконченный черновик, добавить пару финальных фраз и… — в тёмных глазах загорелись нехорошие огоньки. — И в мои руки попадала чужая сущность. И я становился сильнее. Понимаешь, дочка? — острый взгляд так и впился в меня. — Любой писец заканчивает лишь одну историю из десяти, и мне нужны — очень нужны! — эти незаконченные девять. Их черновики или заметки. Переделаю под себя. Закончу. И у меня будет столько сущностей… что на всю жизнь хватит сдавать в аренду идиотам вроде Игната. И наконец появится собственный ключ.
Высказавшись и выдохнув, сосед снова закурил. А я, крутя в руках кружку с давно остывшим чаем, быстро сложила два плюс два.
