Я перевела дух и выплеснула все, что болело долгие годы:
— Вы не представляете, как трудно сохранить себя… Когда чужие истории выносят мозг — приходится защищаться от них. Ведь писательством сыт не будешь — надо работать. Чтобы жить. И среди «надо» находить хотя бы час для себя. Чтобы выпустить истории, иначе они сведут с ума. И чтобы отдохнуть от этого мира и побыть немного тем, кем никогда не станешь… Это зверски тяжело. И я долго налаживала свою жизнь так, чтобы успевать везде и понемногу. И себя долго собирала по косточкам. Да, я стала эгоисткой. И не буду ничего менять. Не-бу-ду! Себя я под удар не поставлю!
— Но Дуся… — двоюродный дед вдруг опустил глаза и пошатнулся, ища опору.
— А Валик?.. — спросила тихо. — А мой друг?.. Думаете, я не хочу увидеть его живым? Вы не единственный потерявший… Но даже ради него… ни в чужие головы, ни в чужие могилы я не полезу. Эффект бабочки — знаете о таком? Всех мелочей не предусмотреть. Время — слишком хрупкое сооружение. Начнешь менять одно событие — рухнет конструкция всей жизни. И тебя среди обломков похоронит. Вон… деятель. Полез, — и я устало кивнула на дядю Борю. — И опыт был при нём, и сила, но пара случайностей — и Валик не таким получился, и Альку мы спасли, и… И ничего у него не вышло. Вы изменение реальности со стороны видели, а я через него прошла. И врагу не пожелаю…
Он молчал. Понимал. Вроде. Но безумие было сильнее. И оно отказывалось предавать мечту, которая столько лет давала силы жить. Багровые глаза то потухали, то вспыхивали с новой силой. Сайел, забытый за ненадобностью, по-прежнему стоял в дверном проеме и заинтересованно бдел.
— Поймите меня, — попросила, подойдя. — И… простите, — и, может, и я однажды прощу… И осторожно взяла его за руку: — Не надо ничего менять, Владлен Матвеевич. Прошлого не вернуть. Давайте сбережем то, что осталось. Пусть это только тень… и память. И защитим то, что будет. Давайте сядем, чаю попьём…
И пожалела, что сказала. Дядя Боря, услышав сакраментальное «чаю», очнулся. Посмотрел на нас дико… и сиганул в окно.
— Сайел, за ним! — очнулся и двоюродный дед. — Не упусти!
И рванул следом за саламандром. С пятнадцатого этажа. Оставляя багровый «хвост» силы. Мне поплохело. Не, ну ненормальные — что с них взять?.. Сарказм не помог. А вниз смотреть я побоялась. Прислушалась, уловила во дворе возню и выдохнула. Вроде, живые… И остро ощутила собственное одиночество. В кои-то веки в хате — никого…
Я повернулась, чтобы закрыть окно, и вздрогнула. Тихие шаги в коридоре, и хриплое за спиной:
— Писец… — и бездна удовлетворения в глухом голосе.
Я неловко обернулась. «Псина», подпаленная чёрным огнем, с обгоревшей шерстью и одним потухшим глазом, сипло зарычала. «Парень», покрытый пятнами копоти, в дырявых шмотках, с обожжённым «лицом» и мрачной ухмылкой. Кровожадный взгляд — и моё сердце в пятки. Я невольно покосилась на открытое окно. Пожалуй, я бы тоже вниз, кабы не…
— М-может, п-поговорим? — предложила нервно, вспомнив знаменитое карибско-пиратское «Переговоры?.»., и прижалась спиной к подоконнику.
— Зачем? — ощерился он. — Что ты можешь предложить за свою жалкую жизнь, писчая? Путь домой?
Собственно…
«Парень» злобно оскалился, и по кухне поплыли волны ядовито-зелёного мерцания:
— Этот тоже предложил. И я поверил. Двадцать лет на поводке, писчая, двадцать ваших проклятых лет на побегушках! Кто мы, скажи? — и запустил обожжённую руку в собачью шерсть, удерживая «пса». — Скажи, кто?
А прав дядя Боря, добрая я… Зря, наверно. Но… жалко.
— Вы ничем не отличаетесь от нас, — сказала честно. — И многие из вас… лучше иных людей. Гораздо. Вы… просто другие.
— Какие?
— Не знаю, — я нахмурилась. — Я вообще недели две как узнала о вашем существовании, и… У вас есть сила — у нас нет. Мы… живые — вы… не совсем. Вот и вся разница… в общем.
— В общем? — фыркнул он и презрительно сощурился: — А раз мёртвое — не жалко? Раз мёртвое — можно использовать?
— Нет. Нельзя. И… не мёртвое, — я прямо смотрела в его глаза и говорила, что думала. Понимая, что никогда не считала мёртвым ни Сайела, ни даже птеродактиля. Да саламандр любому живому фору даст со своими розовыми штанами, привычками нудиста, психами и переживаниями.
— А поводки? — «парень» смотрел не мигая.
— Ну… наверно, они нужны, — ответила осторожно. И попалась на удочку собственной честности. Надо было соврать…
— Такая же, — процедил он. «Пёс», поддерживая, зарычал.
Возмутиться и испугаться я не успела. Знакомо зашуршали крылья, и на подоконнике возник Муз. Посмотрел на «парня» задумчиво, хмыкнул выразительно и похлопал по ладони коньячной бутылкой. «Зелёного» аж перекосило — видать, первую встречу вспомнил. Но сюрпризы засим не кончились. Воздух над подоконником зарябил, и из ниоткуда выскочил…
— Баюн? — ахнула я. — Ты, вредное животное…
Кот сверкнул красными угольками глаз и потёрся мордой о мой локоть. Заурчал и глянул на «пса». А тот себя не посрамил и сделал стойку. Сущности сущностями, а инстинкты физиологии неистребимы. Как Баюн вёлся на валерьянку, так и «пёс» повелся на «кота». Зарычал и прыгнул. Я шарахнулась в сторону, и только лапы, хвосты и сила красно-зелёным шлейфом промелькнули… в окне. И на подоконнике опять остался только Муз. Я посмотрела на него тупо, а он пожал плечами, сжал бутыль на манер дубинки и засиял синим. Всё же это мой основной цвет…
— Писец, — выдал сакраментальное «парень», видимо, заводясь, но…
— Завидуй молча, — предложил… Валик.
Знакомая зелёная тень небрежно повела плечами, сбрасывая сумрак «кляксы» как старый плащ. И взяла «парня» за шиворот с неожиданным:
— Не скучай, Вась. Мы на минуту, поговорить.
И — в окно. Опять. Я рванулась следом, но не успела. Зелёный шлейф — и Муз. Растопырил крылья и многозначительно махнул бутылкой. Я замерла, когда горлышко уперлось мне в солнечное сплетение. Поджала губы и съёжилась. Ладони прострелила резкая боль, кожа вспыхнула огнём. Я быстро прижала руки к ледяному подоконнику. Всё. Ушел. На вспухших пальцах таяли обрывки нитей. Навсегда…
А внизу разгорался бой. Видать, сосед успел созвать своё… воинство подневольное. Цветными лентами плыло северное сияние. Полыхало яростное жёлто-чёрное пламя. Вспыхивали и быстро гасли зелёные огоньки. Но все перекрывали знакомые «инквизиторские» вспышки сверхновой. Сай, что же ты творишь — выгоришь же… Валик, где ты там, если вообще живой?.. Судьба этих двоих меня, по понятным причинам, волновала больше других. Но из окна подробностей не разобрать, а вниз идти — страшно. Чёрт, как на мою жизнь похоже, смотрю на мир, как из окна в Полночь, и ничего не вижу, кроме… Похоже, Сайел выжимал из себя всё, а значит… Кровь застыла в жилах. Удавлю того, кто управляет саламандром, этой же привязкой, если Сай выгорит дотла…
Очередная ослепительная вспышка — и двор затопила тьма. Я зажмурилась и протёрла слезящиеся глаза. И вновь выглянула в окно. Ничего не видно. Только пепельная метель заметает опустевший двор. И звенящая тишина выползает из сонных подворотен. И… пустота. И… одиночество. Бескрайнее и беспросветное, как безлунная зимняя полночь.
