Игнат Матвеевич ждал меня у машины.
— Садись, Васёк, — и открыл переднюю дверь. — Домой поедем.
— Но… — заикнулась я.
— Домой, — повторил он мягко. — Бориса мы… ликвидировали, но пара его сущностей сбежала. Мы их найдём, но тебе лучше несколько дней побыть дома. Под защитой.
Я молча забралась в тёплый салон. На заднем сидении спал, свесив голову на грудь, второй дед. И сердце снова свело жалостью.
— Неужели вы верили, что я, писец без опыта… Смогу переписать прошлое?.. — спросила тихо.
Игнат Матвеевич завёл машину и тронулся. Помолчал, выруливая из двора, и также тихо ответил:
— Дусе же это удалось. Такой же молодой и неопытной. Кеша однажды попал в аварию и лежал в коме. Врачи давали ему пару дней, а она… Она что-то смогла подправить в той истории, хотя была живописцем и не работала с прошлым так, как ты. И он отделался парой царапин.
— И съехавшей крышей? — я мрачно посмотрела на тёмную дорогу и съязвила: — Да вы идеалисты. Романтики и оптимисты, — ненормальные…
— У всех свои недостатки, — пожал плечами двоюродный дед. — А ты ещё многого не знаешь о своих способностях.
И, словно ставя точку в неприятном разговоре, включил музыку. Лепс тоскливо и заманчиво завыл про рюмку водки на столе, а я с иронией посмотрела на невозмутимого родственника. Знаю — не знаю, какая разница? В чужую жизнь я всё равно никогда не полезу, как и в чужую смерть. Судьба — штука сложная, и от неё и за печкой не спрячешься. Изменишь здесь — подловит там. И подловит больнее и страшнее.
— Влада я с собой заберу, — Игнат Матвеевич притормозил у моего подъезда, а его брат снова пробормотал сакраментальное «Дуся…» — Сима всё знает, не тревожь её. Иди спать и не высовывайся из дома, пока не разрешим, — и строго смотрел на меня: — Поняла?
Я кивнула и выбралась из машины. Наверно, надо поблагодарить за помощь и попрощаться… Но не стояло. Внутри колючей занозой засела обида. Однажды я её выдерну — всё же родня, и мне многому предстоит у них научиться, но сейчас… Я захлопнула дверь и поспешила домой. Зажечь свечи для саламандров, забиться в угол и, если повезет, благополучно там сдохнуть. Ибо бесит. Всё. И все… Но не сложилось. По лестнице я поднималась медленно и устало, как на эшафот, а на ступеньках, у двери квартиры, меня ждали.
— Аля?.. — я не поверила своим глазам. Она же дома должна быть, спать и срастаться с сущностью!
— Вась, ну наконец-то!.. — она с трудом встала со ступеньки, держась за стенку, и обняла меня. — Ты опять сотовый потеряла, растяпа?
— Нет, — я глупо улыбнулась. Желание сдохнуть уныло махнуло лапкой и без боя сдало позиции вернувшейся крыше. — Я… дома всё забыла, — и ключи, кстати… — К тебе торопилась…
Из глаз сестры снова плеснуло виной. Я молча обняла её, ощущая биение сердца и пульсацию сущности, и зарыдала. Тихо, сухо и без слез. Похоже, они наконец кончились. Алька утешала, бормотала про «всё хорошо», и во что ещё верить, если не в это?.. И апельсины просыпались, и грузовик не зашиб, и…
Скрипнула дверь квартиры, и в освещенном проёме показалась недовольная физиономия Муза:
— Домой дуйте, — буркнул он. — Хватит завывать на весь подъезд. Всю рождественскую нечисть распугаете.
И всё-таки… хорошо дома. Тепло, ёлка мигает гирляндами, бигусом пахнет…
Алька быстро разделась и разулась, помогла мне снять мокрую куртку, посмотрела на Муза многозначительно и протянула:
— Надо выпить…
— Надо! — разом взбодрился он. — Вина?
— Водки! — решила сестра. — Но хорошей, никакого палева!
Муз крякнул одобрительно и исчез. А Алька, умильно заметив «какой клёвый!», повернулась ко мне и внушительно заявила:
— А ты — в душ! Греться и реветь, пока вся гадость не вылезет! А потом поешь и всё мне расскажешь! Поняла? Всё!
Хорошо, что в этом безумном мире есть что-то неизменное… Я ухмыльнулась, кивнула, но пошла не в душ. А в гостиную — зажигать свечи для своих хранителей и спасителей. Разноцветные огоньки рассредоточились по комнате, и над каждой свечой набух крошечный бутон. Так, а если они все дружно «зацветут» и «распустятся»?.. Я одного-то саламандра едва выносила, а как быть с восемью?.. Задавят и числом, и опытом. Я потёрла символ на щеке и смирилась с неизбежным. Инициация. И саламандровая история. Пока не зацвели.
Закончив со свечами, я обернулась и встретила угрожающий взгляд сестры. Да-да, уже иду. Мыться, греться и реветь, как было велено. И ночь обещает быть томной. Как и последующая «песцовая» жизнь. Но где наша не пропадала…
Эпилог
Каждый день — подарок неба,
Каждый миг — игра судьбы,
Стань таким, каким ты не был,
И останься тем, кем был…
Константин Никольский
В редакции всё было по-прежнему. Одни журналисты носились по прессухам, вторые чесали языки. Хмырь сидел за компом и уныло посматривал на мою суровую сменщицу. Антонина Витальевна, серьезная и собранная, вычитывала полосу. Игорёк, надев наушники, балдел под любимого «КиШа» и просматривал фотки конкурентов. Санька сосредоточенно втыкал в монитор и, от усердия высунув кончик языка, рисовал кораблики для «Морского боя». Вторник — день тяжёлый, да.
При виде меня все заткнулись. На секунду. Под прицелами удивленных взглядов я чувствовала себя экзотичной зверюшкой, но по кабинету шла королевой. Аушино творчество никуда не делось, и смена моего имиджа поразила коллег до глубины души. Плюс я для храбрости накрасилась поярче. Уличные минус двадцать восемь мечты о платье обломали, но коллегам хватило и новой прически.
— Вась, да тебя не узнать!..
— Точно не узнать! А к чему такие перемены? Или к кому?
— Вась, отлично выглядишь!
Я скромно заулыбалась, поздравила всех с наступившим и нырнула в Гришин кабинет. Редактор глянул на меня устало и хмыкнул:
— Василиса? Не узнал, богатой будешь.
— Судя по тому, что меня полредакции не узнает, разбогатею я быстро, внезапно и существенно, — фыркнула в ответ, сев, и положила на стол заявление: — Привет, Гриш. Подписывай.
Он недоверчиво поднял брови:
— Увольняешься? А чего так?
— Антонина Витальевна нормально работает? — я пропустила его слова мимо ушей. Мало ли у меня причин…
— Ну…
— Гриш, подписывай. И две недели я отрабатывать не буду. Устройте всё задним числом. Как обычно.
— Слушай… — редактор смущённо завертел в пальцах карандаш.
Не знаю, как на меня повлияло случившееся, но, оклемавшись и выйдя в народ, я обнаружила, что всё тайное становится явным. Нет, мысли не читала. Но частично их угадывала. Читала по лицу, по глазам, по жестам. А уж Гриша, наш незыблемый памятник, с мыслями, написанными на лбу…
