— Я — шарманщик, — Ласси улыбнулся и подошёл к ящику, на котором опять сидела Кейра, как и ночью у костра. Он поднял его и бережно снял нечто вроде чехла. Перед Кеей оказалась шарманка. Она была маленькой и самой красивой из всех, виденных ею. По улицам Гарлетона тоже иногда ходили шарманщики — несчастные люди, со спитыми лицами в старой, залатанной одежде, которые грустным хриплым голосом монотонно пели простенькие старинные песни. Она всегда старалась подавать им хотя бы пенс. Но Ласси был совсем не таким. Он походил на шарманщика не больше её самой или Саймона.
— Хотите сыграю? — Он словно угадал её мысли. Кея кивнула, зачарованно глядя на разукрашенный ящик с молоточками и ручкой сбоку.
Ласси завертел ручку. Полилась мелодия. Тихая, ласковая, печальная и торжествующая. Она, словно обволакивала, а потом к ней добавился и голос музыканта, вызывая в памяти странные мечты и образы.
Как нам далёк простор и воля,
Солнце смеётся в решётку окна.
Никто мы по крови, но поневоле,
Мы братья по боли. Нам жить до утра.
А помнишь смеялся ветерок,
Играл бубенцами на колпаках,
И пел нам старинный напев рожок,
Напев менестрелей в храбрых сердцах.
Возьми же теперь свою лютню и флейту.
И в добрый путь! И в добрый путь!
Мы короля оголили продажность,
И до небес нам совсем чуть-чуть.
Играйте же перед плахой на бубнах,
Король без чести — голый король.
Смеялись вельможи над страшным днём Судным,
Но вскрыта продажность игрой шутовской.
Ласкает нам шеи ветерок,
Играет на алых бубенцах,
Но в небе смеётся опять рожок,
Напевом в гонимых за правду сердцах.
Последнюю строчку Ласси повторил два раза, а потом музыка оборвалась на самой жалобной ноте и Кея потрясла головой. Она ещё видела как вживую менестрелей в шутовских одеждах, склонивших свои головы на плаху.
— Это самая замечательная песня и музыка, которые я только слышала! — Воскликнула она с восторгом глядя на шарманщика. И тут же осеклась. Его взгляд… Слишком уж он был говорящий. Кея вздрогнула. Может почудилось? Но Ласси тоже отвернулся, а потом прокашлялся и бодрым голосом ответил:
— Что-ж. Прекрасно! В нескольких милях отсюда есть небольшое, но зажиточное селение, пойдём туда. А Кейра будет у нас собирать деньги. Верно, Кейра?
Кошка коротко мявкнула и вдруг встала на задние лапы, протягивая передние в жесте, совно означавшем — «подайте». Кея засмеялась. Наверное, ей просто почудилось, что Ласси как-то странно на неё смотрит…
* * *
Грегор открыл глаза и тут же закрыл снова. Мир был подёрнут словно дымкой тумана. Ничего не разглядеть толком. Он лежал на чём-то мягком, заботливо укрытый одеялом. Было тепло. Потрескивали дрова в камине, тикали часы. Кеи больше нет здесь. Кея умерла. Он чувствовал это с каждым вздохом. Думать не хотелось. Жить тоже. Слёз не было. Глаза оставались сухими. Тело болело, словно его долго били, а спасительное беспамятство не наступало. Он помнил всё, до мельчайших деталей и вряд ли когда-нибудь сможет забыть, даже если очень захочет. Он попытался сесть и невольно застонал. Тело не слушалось и болело.
— Ты очнулся? Хвала Творцу! Ты меня напугал, — голос принадлежал дяде.
— А что… случилось? — Говорить не хотелось, язык едва ворочался в пересохшем рту, но Андриус переживал за него…
— После того пожара ты неделю был между жизнью и смертью. Доктора говорили, что сказалось перенапряжение и пожимали плечами. Пришлось употребить всю свою власть и как следует их припугнуть, чтобы они по-человечески взялись за твоё лечение. Но и тогда ничего нельзя было гарантировать. Но ты выкарабкался, мой мальчик, а это замечательно! Правда тебе ещё пару дней лучше не вставать с постели. Ожоги заживают не быстро. А у тебя обожжена нога, руки и даже лицо. Больше всего боялись за твои глаза, но, вроде бы, всё обошлось. Ещё какое-то время, правда, тебе лучше не напрягать их, но потом всё должно восстановиться.
Грегор слушал дядю рассеянно. Зачем Андриус боролся за его жизнь? Дал бы лучше ему уйти туда, в Земли За Чертой, к Кее. Дядя, наверное, понял его состояние, потому что наклонился над ним и сжал его руку.
— Не всегда, мой мальчик, мы делаем то, что хотим. И не всегда наши желания являются правильными. Я тоже когда-то потерял слишком много, и кресло лорда после этого не казалось мне желанным, — в голосе лорда Эрдариуса звучала глубокая скорбь. Грегору стало стыдно. За всё время общения с дядей, он так ничего и не узнал о нём. И не потому что дядя не готов был к откровенности, а потому лишь, что ему самому это было неинтересно.
— Спасибо, — он ответил на рукопожатие дяди и попытался улыбнуться.
— Так-то лучше, мой мальчик! Я надеюсь увидеть тебя уже полностью здоровым. А пока отдыхай, набирайся сил., - Андриус встал, но Грегор остановил его.
— А похороны… — говорить об этом было трудно, но держать в себе — ещё тяжелее.
— Они уже состоялись. Но, я думаю, тебе пока рано говорить об этом. Ты у меня дома, и, даже не пытайся, сотворить какую-нибудь глупость! Не прощу!
Лорд Эрдариус ушёл, плотно прикрыв дверь, а Грегор провалился в сон. В нём, с издевательским хохотом, Саймон толкал Кею в огонь, а он был не в состоянии ничего сделать. И так всегда, всю жизнь.
Через несколько дней он мог уже сам встать, одеться и дойти до столовой. И, хотя, в теле, ещё чувствовалась слабость, а перед глазами до сих пор висела мутная пелена, здоровье постепенно возвращалось к нему. Но Грегор был не рад этому. Совсем. Он чувствовал себя пустым. Его работа, труд всей его жизни, которому он отдал самые лучшие годы, закончен, а он наконец-то прозрел. Правда, слишком поздно.
— От тебя одна тень осталась, Грег, — он вздрогнул и повернулся, но это был всего лишь дядя. Андриус вошёл бесшумно. Ковёр в гостиной скрадывал шаги. — Ты посмотри, даже волосы седые появились. Полно! Нельзя так убиваться! Ничего уже не вернуть.
— Но ведь можно было! — Он ответил, наверное, с излишней горечью. Но правда была в том, что он мог сделать столько всего и не стал, не захотел, не попытался, промедлил, упустил драгоценные секунды…
— Надо жить настоящим так, будто каждый день — последний, а изменить можно лишь только то, что есть здесь и сейчас. Что толку винить себя? Ты всё равно не сможешь поменять прошлого. Я прошёл через все эти ошибки и знаю, как тебе тяжело сейчас, но у каждого человека свой срок и ты ничего с этим не поделаешь.
— Расскажи мне о себе… дядя, — Грегор редко называл его так.
— Слишком много придётся рассказывать. Давай, в другой раз, — видно было, что Андриусу тяжело говорить о себе, и Грегор согласился. Он задумчиво кивнул, а потом спросил:
