Отхожу, жестом приглашаю их войти. Они переступают порог, держась за руки, и останавливаются, тараща глаза, в центре нашего высокого, на два этажа, холла.
– Что с вами случилось? – спрашиваю я как можно ласковей. – Вы не пострадали? Вы знаете, где ваши родители? Они вас ищут?
Девочки такие юные, у них такие круглые невинные глаза… И они дрожат не переставая, хотя термостат у меня установлен на семьдесят два градуса.
Они напоминают мне брошенных крольчат… грустных и милых, которым суждено либо выжить, либо умереть от потрясения.
– Полиция в пути, – говорю я. – Проходите. Присаживайтесь. Вы голодны? Пить хотите?
Запираю дверь и иду на кухню, маня их рукой. Девочки держатся в нескольких шагах сзади, в дверном проеме останавливаются как вкопанные и смотрят на стаканы, в которые я наливаю воду.
– Можете присесть вот тут, – я показываю на стол. – Есть хотите?
Они молчат, но изможденные лица говорят сами за себя. Иду к кладовке, достаю батон хлеба, банку с арахисовым маслом. Из холодильника беру клубничное желе и миску мытого винограда без косточек.
– Они выслали «Скорую», – сообщаю я, ставя тосты и обрывая виноградины с лозы. – На случай, если вам потребуется медицинская помощь.
С момента появления в доме девочки не сказали ни слова. Они только внимательно, настороженно смотрят на меня, крепче сжимают костлявые ладошки друг друга, шаркают к столу и садятся.
– Вы не поранились? – спрашиваю я снова, ставя перед ними тарелки.
Ввалившимися глазами они изучают пищу, но не притрагиваются к ней, по крайней мере не сразу.
– Все в порядке, – шепчет старшая младшей. – Можешь есть. Кажется, она хорошая.
Ничто не наводит на мысль, что они родственницы. Младшая – темненькая, с заостренными чертами, у старшей яркие шафраново-светлые волосы, хрустально-чистые голубые глаза с тяжеловатыми веками, круглое лицо и на носу россыпь веснушек.
Внезапно на ум приходит, что, быть может, передо мною жертвы торговцев детьми. В горле встает ком. Возможно, они сбежали? Возможно, в жизни своей не видели порядочного человека и поэтому так настороженны по отношению ко мне?
Слабое завывание полицейской сирены усиливается с каждой секундой. Младшая перестает жевать и поворачивается к старшей.
– Все в порядке, – успокаиваю я, подняв ладони. – Это всего лишь полиция. Они едут на помощь.
Выражение их лиц с опухшими веками от моих слов не меняется, мне думается, они выглядят так устало, потому что давным-давно не спали. Может, их лишали сна? А может, накачали наркотиками? Или они в бегах и скитались много дней, пока не наткнулись на мой дом?
Что бы с ними ни случилось, уверена, полиция во всем разберется.
В окна проникают красно-синие отблески, а через несколько секунд раздается стук в дверь.
Подняв палец, улыбаюсь девчонкам.
– Я сразу вернусь, хорошо?
Иду к двери, открываю и оказываюсь нос к носу с женщиной – помощницей шерифа, с головы до ног одетой в хаки. Волосы собраны на затылке в плотный пучок, и хотя седина в каштановой прическе выдает зрелый возраст, на лице нет ни морщинки.
Сняв головной убор, она собирается заговорить, но я перебиваю:
– Они здесь, в доме.
Закрываю за ней дверь и вижу, как к дому подъезжает и останавливается «Скорая помощь».
– Прошу сюда. – Веду женщину на кухню, где девочки поглощают остатки тостов с арахисовым маслом и желе. Их стаканы, минуту назад полные воды, теперь пусты. Только виноград они не тронули. – Девочки, это помощница шерифа… – Я смотрю на ее бейджик с именем. – …Помощница шерифа Мэй. Она здесь, чтобы помочь вам.
Старшая девушка замирает, словно статуя, но глаза живые, тревожные, а младшая уставилась на свои коленки.
У меня такое чувство, что их история не для слабонервных.
– Привет, девочки. – Голос у помощницы шерифа Мэй сладок, как мед. – Миссис Гидеон хотела, чтобы мы убедились, что вы в порядке.
Они медленно переводят настороженные взгляды на Мэй, но не разжимают губ, словно разговаривать не собираются.
– Вы можете рассказать мне, что случилось? Как вы сюда попали? – спрашивает помощница шерифа, дружески улыбаясь.
Девушки молчат.
– Ни одна из вас не пострадала?
Сдерживаю желание подсказать им, что надо ответить. Я им не мать. Просто женщина, впустившая в дом, предложившая пищу и воду. Они не обязаны делать то, что я скажу.
Темноволосая берет виноградину, вертит в пальцах, рассматривает.
– Порядок, – говорит старшая. – Можешь есть. Мы как-то раз такие выращивали, помнишь? Только наши были фиолетовые.
Мы с помощницей шерифа обмениваемся взглядами.
Младшая кладет ягоду в рот, сосредоточенно жует, перекатывает языком и, проглотив, тянется за следующей.
– Я понимаю, сейчас вы, скорее всего, напуганы, – говорит Мэй, кладя ладони на поясной ремень. – Но мы действительно хотим помочь вам и не сумеем этого сделать, если вы не расскажете, что случилось.
– Как вас зовут? – Мне отчаянно хочется сломать лед. Прижав ладони к груди, называю себя: – Я Николетта.
Мои глаза встречаются со взглядом старшей. У меня есть все основания полагать, что она не ответит, и я не тороплю ее.
– Можете называть меня Ник, если хотите, – добавляю я с ласковой улыбкой.
Молчание затягивается, и я слышу, как помощница Мэй тяжело вздыхает.
– Рен, – произносит светлая. – Мое имя Рен. А сестру зовут Сэйдж.
Значит, они все-таки сестры…
Помощница шерифа садится напротив них.
– И как вы сюда попали, девочки?
– Мы шли, – говорит Рен. – Можно мне снять куртку?
– Конечно, – отвечаю я.
Она стаскивает поношенную куртку и остается в светлой ночной рубашке, мокрой от пота и прилипшей к худому телу. Взяв у нее куртку, я вешаю ее на спинку стула. Воздух наполняется затхлым запахом.
– Откуда вы? – спрашивает Мэй. – Вы знаете свой адрес?
Рен щурится, потом хлопает глазами, будто не понимая вопроса.
– Как насчет ваших родителей? – Мэй склоняет голову набок. – Они ищут вас?
Сэйдж быстро смотрит на Рен, но та сохраняет спокойствие.
– Нет.
– А у вас родители есть? – спрашивает Мэй, поднимая брови.
– Есть. – Рен опускает взгляд на тарелку.
В какой-то момент мне кажется, что я сплю, потому что происходящее кажется нереальным и бессмысленным, но потом сажусь возле помощницы шерифа. Надеюсь, она знает, что делает и умеет задавать вопросы так, чтобы получать на них ответы.
