Вместо этого я стою лицом к лицу со своим неверным супругом.
– Привет, – произносит он, засовывая в карман телефон.
Окинув взглядом его джинсы и рубашку-поло, я спрашиваю:
– Не бегал сегодня утром?
Он пожимает плечами:
– День отдыха.
Складываю руки на груди, интересуюсь:
– Какие планы?
Брант смотрит на лестницу.
– Собирался пойти поработать.
Улыбнувшись, муж проходит мимо, поднимается по ступенькам. На ходу достает телефон, смотрит на экран, снова отправляет в карман.
Сколько его знаю, во время работы он всегда включает авиарежим. Ни Интернета, ни вай-фая, ни звонков.
Неукоснительно.
– Ждешь важного звонка? – спрашиваю я.
Он усмехается.
– Что?
– Ты захватил телефон в студию.
Брант разворачивается ко мне всем телом, и я замечаю, что у него слегка раздуваются ноздри.
– Да, действительно. Жду.
Меня охватывает жаром, комната начинает вертеться, но я должна это сделать.
– От Бет? Из Нью-Йорка? – продолжаю я. – О, погоди. Ты же разговариваешь с ней по пятницам, с девяти до десяти, когда меня нет дома. Правильно…
– Ник…
Не хочу, чтобы девочки слышали, поэтому поднимаюсь по лестнице, прохожу мимо него. Если у Бранта осталась хоть капля здравого смысла, то он последует за мной.
Он так и делает.
Как только мы входим в нашу комнату, я закрываю дверь и поворачиваюсь к нему.
Паника не просто написана у него на лице, она высечена.
Он попался. Все кончено. На нашей совместной жизни поставлен крест.
– Когда ты собирался мне сказать? – спрашиваю, стараясь не заплакать.
– Когда решу, что ты готова услышать правду, – отвечает он.
– Шутишь? Кто ты такой, чтобы решать, когда я готова?
– Я знаю тебя, Ник, – возражает он. – И знаю, через что тебе пришлось пройти.
– Бога ради, я не какое-нибудь долбаное яйцо Фаберже. – Зажав пальцами виски, на секунду зажмуриваю глаза. – Сколько это продолжается?
Он начинает говорить, но я перебиваю:
– И почему ты посылал ей деньги с моего счета?
– Потому что исчерпал свои сбережения, – говорит Брант, опускаясь на край кровати и обхватывая голову руками. Выглядит он скорее до изнеможения уставшим, чем виноватым. Возможно, необходимость хранить столь страшную тайну в конце концов сказывается и на нем, но мне сейчас все равно.
Теперь, когда я все узнала и наш союз рухнул, мне не хочется видеть этого человека, не хочется произносить его имя, даже думать о нем.
– Не понимаю, почему ты не покаялся, – говорю я с озадаченной улыбкой на лице. – То, что ты сделал… это переходит все границы. Я такого от тебя не ожидала.
Подняв на меня взгляд, он шевелит губами, потом, помолчав, спрашивает:
– Что тебе известно? Только точно?
– Я знаю про деньги, телефонные звонки, женщину… про дочь, – отвечаю я.
Левой рукой он проводит по щеке. На пальце сверкает ничего не значащее обручальное кольцо.
– Сколько ей лет? – спрашиваю я.
Он поворачивает ко мне голову.
– Девять.
Я отшатываюсь, словно от удара, на глаза наворачиваются жгучие слезы.
– Девять? – шепчу я. – Девять?
У меня учащается дыхание, тяжелеет тело. Глаза горят от близких слез, но я цепенею от шока и не могу по-настоящему заплакать. Как же я могла не знать?
– Почему все это время ты оставался со мной? – выговариваю я.
У него брови на лоб лезут, и он смотрит на меня так, словно я оскорбила его идиотским вопросом.
– Как почему? Ты моя жена. Я люблю тебя.
Усмехнувшись, отвожу взгляд.
– Ах, да. Похоже, ты принял те клятвы близко к сердцу, не так ли?
Брант встает и, нахмурившись, подходит ко мне.
– Николетта, о чем ты говоришь?
Он озадачен, и это сильно смущает меня, но я не успеваю ответить, как в дверь спальни стучат.
– Николетта! – Это Рен.
Собравшись, обмениваюсь с мужем взглядами, открываю дверь.
– Да, милая? Что такое?
– Внизу помощница шерифа Мэй. Говорит, ей надо что-то сказать всем нам.
Глава 39
Рен
– Хотите кофе, Мэй? – спрашивает Николетта, прохаживаясь по гостиной. Пальцы ее в непрестанном движении, словно она вяжет свитер. Николетта то и дело хватает ртом воздух, но не слышно, чтобы она выдыхала.
– Нет, благодарю. – Мэй поднимает ладонь, потом снова кладет ее на ремень.
Мы с Сэйдж сидим по центру дивана. Мэй говорит, что к нам едет социальный работник, та женщина из больницы. С тех пор я ее не видела и не могу вспомнить имя. Помню только, что от нее шел насыщенный запах сирени и талька.
– Она здесь, – говорит Брант и направляется в холл открыть дверь. Уже через секунду рядом с Мэй стоит женщина с пушистыми седыми волосами и усталым взглядом. Николетта присаживается возле Сэйдж; Брант занимает место рядом со мной.
– Девочки, с Шэрон Грейбл вы знакомы, – напоминает Мэй.
Кивнув, я вдыхаю густой аромат, наполнивший комнату.
У Сэйдж подпрыгивает коленка, и я накрываю ее ладонью, чтобы успокоить сестру.
– Несколько дней назад власти обнаружили в лесу тело женщины, – не спеша начинает Мэй. – Мы смогли сравнить ее ДНК и ДНК, взятые из хижины. – Она замолкает, проглатывает слюну. – Мне очень жаль, девочки, но я должна сообщить вам, что образцы совпали.
Смотрю на Николетту.
– Что это значит?
Мэй делает шаг вперед:
– Вашей матери с нами больше нет.
Сэйдж глядит на меня, и я обнимаю ее за плечи, а она утыкается мне в плечо, сдерживая рыдания. Мне думается, где-то в глубине души, несмотря на все свое простодушие, она понимает не хуже меня, что больше ничего не будет так, как прежде.
Мама никогда не бросила бы нас намеренно. Даже со всеми ее недостатками и несовершенством.
Очень странно, но… я ничего не чувствую.
Ни печали. Ни облегчения. Ни скорби, ни сожаления.
Это нормально – быть такой бесчувственной?
Быть может, я слишком зла, чтобы горевать?
– Я понимаю, что вы в шоке, девочки, – говорит Мэй, – и если нужно, мы предоставим вам психолога… с которым можно поговорить.
